Мириады пузырьков круглятся по ворсинкам, жемчужатся. Тепло. Весь мир – тепло. Оно источается из неба и палевым маревом без горизонта перетекает в волны. Весь мир – берег и океан, а здесь граница, свежий ветер, вечный шум прибоя.
Мягкое прозрачное колыхание обволакивает, всасывает в чёрный песок, шевелит, подталкивает.
– Поплыли?
– А не страшно?
Под её маленькой тяжестью ноги поют. Какое тепло!
– Балалам, – взбаламученный неугомонный накат выплёскивает нас из насиженной удобной ямки.
Её пальчики! По спине, как по клавишам пробежали эти ноготки.
Вода схлынула – опять сидим на мели. Пустынный песчаный пляж у края обрыва, и только мы да орлы, парящие в вышине. Далеко, далеко уже в дымке чернеют вытащенные на ровный низкий берег огромные рыбацкие чёлны, а в другую сторону, тоже вдали, – исполинские глыбы на кромке бушующей пучины.
– Расскажи какую-нибудь историю, – влюблённое детское личико немного властно смотрит как на собственность – ни у кого такого нет, а мне вот как повезло, но страшно, ведь, наверно, нельзя. И его, хоть и хороший, но тоже боюсь. Да нет, он хороший, он просто замечательный. Он мой лучший друг! (По секрету.) И я ему нравлюсь как девочка – ловкая, красивая, смелая.
– А какую историю? – улыбаюсь, выгибая бровь, и нарочито разглядываю её, придерживая, как статуэтку.
Раздольный ветер, гонящий к нам курчавые барашки, балуется золотистым локоном на её фарфоровой щёчке. Вот она, вот. Неужели наконец то, всё-таки досталась?! Куколка. Чистая, светлая. Лучезарная девочка.
– Ну, какую-нибудь историю, – мелодеет её весёлый отрывистый голосок.
– Ну, какую?
– Ну, из твоей жи-и-изни! – подпружинивается нетерпеливо моя наездница, щекотнув невзначай влажными кудрями.
– Про то, как встретил медведя в лесу, я тебе рассказывал.
– Да, рассказывал.
– Как лосёнка отпустил, рассказывал.
– Рассказывал.
– Как в разведку ходил под землёй…
– Рассказывал, но расскажи ещё что-нибудь, ведь у тебя много историй. – Моя русалочка тихонечко (для себя) прижимается.
– А знаешь? – укутываю её руками от оранжево-голубого простора и целую.
– Что? – слегка ёжится.
– Знаешь? – покачиваемся, как в люльке.
– Что?
– Посмотри туда, – устремляю взор на пелену у края небес.
– А что там, дельфин? – мельком глянула на море и опять не спускает сияющих глаз, чуть сверху и немного настороженно выжидая.
– Не, – киваю мечтательно.
– Марлин?
Длинные безостановочные валы глянцевыми горбами выпирают из хляби и тяжело обрушиваются, расстилая перед нами бурлящие шипящие выглаженные дорожки.
– Знаешь, если плыть прямо вот туда – там за морем есть земля, где маленькие девочки могут командовать взрослыми мужчинами, а мужчина может слушаться маленькой девочки.
– Здорово! Действительно есть?
– Да, вон там.
– А потом, когда они вырастут, их тоже дяденьки слушаются?
Какой неожиданно взрослый вопрос.
– Ну, это уже от них будет зависеть, от каждой. И от дяденек, конечно, тоже.
– А ты бы меня там слушался?
– Да я тебя и здесь слушаюсь, разве не так, Алечка?
Алечка осторожно притрагивается к моей трёхнедельной трёхцветной бородке: – А что это за земля? Как называется?
– Аравия. Там девочкам можно замуж с семи лет. Тебе сейчас сколько?
– Восемь, – Алечка быстро пожимает загорелыми плечиками (она всегда так делает, когда неожиданно озадачена и волнуется), – смотри, смотри, вон ещё краб вылез!
Жёлтая машинка на восьми пуантах застыла на отутюженном уклоне с клешнями наизготовку. На фоне дальних валунов выделились тёмные точки – целая компания. Ползут вдоль белой полосы в нашу сторону. Приближаются.
Что за перенаселённая страна – вот тебе, пожалуйста, нигде не уединиться, ни леса тебе, ни полей – всюду, где только можно, всё сплошь застроено, один лишь берег морской не занят, да и тут шатаются.
– А ты был там, в Аравии?
– Нет, но хотелось бы.
– Смотри, смотри, вон ещё один выскочил! – Алечка выбрасывает ручку из нашей люльки. – Во, а там ещё краб, и ещё! Смотри! А ты взял бы меня посмотреть?
– Конечно, Алечка, взял бы, если пустят.
– Вот всегда, всегда так! – Аля пихает пяточкой ракушку. – Куда хочется, туда и не пускают. Почему?
– Если очень хочешь – так спрашивай только себя и делай, что хочешь.
– А разве так можно?
– Только так и можно, когда очень хочешь. Чем дольше живёшь – тем твёрже в этом убеждаешься.
Да, а ведь можно, если не дрейфить, можно. Принять то гражданство, зарегистрироваться там и жить с ней в России не таясь. Увезти к себе в обсерваторию. И были бы мы там и наедине, и среди природы. Лет на десять два центра мироздания, а потом, наверно, отпустил бы её – ей будет восемнадцать – дылда, а мне за семьдесят – почётный старикан, а может, и нет, что загадывать. Стал бы ей сам и учитель, и воспитатель, и друг, как у гамадрилов – центру мироздания общество не обязательно. Весь выплеснусь для неё, всё отдам, и выйдет она свободная и новая и такая же светлая.
И о чём ты думаешь? Куда собрался, с чего? Вот что удивительно-то.
Да, если б ей забеременеть, тогда, может, и отпустят. Маме своей она, по всему видно, не больно-то и нужна. Или меня привлекут. А и пусть.
– А давай играть, – тормошит Алечка, – в одну игру. Очень интересная.
– В какую?
– Я называю тебя, а ты называешь меня, и так по очереди.
– Да уж, интересная. Ну, давай, поиграем. Кто начинает?
– Бо-ро-дач, – опять трогает бороду.
– Цветочек, – поглаживаю скользкую упругую коленочку.
– Алёша.
– Русалочка.
– Какашка! – кривит ротик сердито.
– Почему?
– Потому что я не русалочка, я – девочка!
– Ну, не обижайся, – ласкаю усами ушко, – конечно, девочка. Самая лучшая, самая красивая на свете!
Озираюсь на точки, что находились у валунов – теперь уже в них можно различить две парочки, неуклонно бредущие к нам. Вот ведь тащит их нелёгкая!
– Балалам, – докатившаяся тропическая солёная газировка подхватывает нас под мышки. Кувыркаемся среди пузырьков, песчинок и прикосновений.
– Поплыли?
– Поплыли!
Встаём из пены морской, блистая в брызгах и смеясь: маленькая задорная девочка русалочка аппетитно пухленькая, со стройными ножками и крепкий полноватый мужик с юной искоркой из-под ресниц. Ну, где ты, где ты, возраст?! Где ты, пресловутая разница? Нету этого. Я просто долгий молодой, а в ней уже рвётся на волю готовая женщина. И мы живём.
В складках губ проступает нежность, любуюсь, притягиваю, маню. Она радостно отзывается, напрыгивает и обнимает от всей души: крепко, крепко.
Моё.
Хы-э, – в груди замирает чьим-то трепетом. Наше тепло. Дыхание. Запах. Мокрые волосы размалинивают струны, пальцы зазвучали. А её ножки! Её ножки обвились – музыка, музыка.
– Уэву!.. Уэву!… Уэву!.. – восторг в клёкоте птицы, кружащей под кручей.
