Самое выразительное в нем – это глаза.
Они притягивают к себе ваш взор больше, чем шрам, пересекающий лоб, чем все его необычное лицо, треугольную форму которого еще больше подчеркивает рыжеватая борода. Когда он с вами разговаривает, он не глядит на вас, а его искристо-голубые глаза с черными зрачками смотрят куда-то поверх вашей головы с выражением какой-то непроницаемой замкнутости, которая бывает во взглядах следователей.
Александр Исаевич Солженицын – лауреат Нобелевской премии, человек, фотографии которого в то время наводняли витрины западноевропейских книжных магазинов, украшали обложки иллюстрированных журналов и крупным планом появлялись на экранах телевизоров, – сидел в квартире чешского эмигранта Голуба на цюрихской Цвайаккерштрассе.
Он сидел спиной к окну – к майскому, по-южному знойному в Швейцарии солнцу, к далеким силуэтам Альп, к зеленому газону, заполнявшему пространство между белыми корпусами жилых зданий, а лицом – к представительному собранию чешских эмигрантов. Сидел, слегка наклонившись вперед, в кресле тонкой, филигранной работы стиля Людовика XV, которое до смешного контрастировало с его плотной и неотесанной фигурой.
Солженицын пил чай «по-русски» – с сахаром вприкуску. Его часы все еще отстукивали время по-московски: шли на два часа вперед. На нем был свитер, закрывающий шею, который он носил на манер косоворотки, и ручной работы туфли, напоминающие мужицкие лапти царских времен.
В комнате тихо. Слышны лишь отдаленный городской шум Цюриха и звучное прихлебывание Александра Исаевича.
У дверей стоят юноша и девушка, чемпионы по борьбе каратэ, телохранители лауреата Нобелевской премии Александра Солженицына. Сзади выглядывает щеголеватый доктор Прженосил – личный врач выдворенного писателя.
Атмосфера таинственности, исключительности и напряженности окутывает Александра Исаевича Солженицына, это ощущают все с первого мгновения. Александр Исаевич приехал на эту встречу в автомобиле с задернутыми занавесками, чтобы избежать взглядов агентов КГБ, которые, как он убежден, следят за ним. Точное время сбора было сообщено приглашенным лишь за час до начала.
– Осторожность никогда не повредит, – сказала хозяйка квартиры. – Александр Исаевич испытывает страх. Он боится, что будет похищен и возвращен в Советский Союз. Опасается покушения.
Да это и понятно, ведь он многое пережил и заслуживает в конце концов покоя.
В первый момент вы и не замечаете, как, войдя в мир Александра Солженицына, попадаете в страну противоречий и нелепостей. Как-то не сразу вам приходит в голову, что абсолютно нелогично и нелепо выдворять кого-либо из страны, с тем чтобы потом с невероятными трудностями и огромным риском, ценой политического скандала похищать его и возвращать обратно. В тот момент никто толком и не сообразил, что если бы советские власти на самом деле покушались на жизнь Александра Солженицына, то они ведь могли бы свести с ним счеты, так сказать, дома и со всеми удобствами.
Репутация бывшего офицера-фронтовика, узника, большого писателя и бесстрашного оппозиционера вполне оправдывает наличие занавесок в машине, присутствие личного врача и чемпионов по каратэ.
А шрам, немного наискосок пересекающий лоб к переносице, еще больше подчеркивает обоснованность предосторожностей.
– А откуда взялся этот шрам?..
– Это у него с фронта?
– Видимо, нет. Скорее всего его так отделали на Лубянке или в Лефортовской тюрьме, а может быть, в каком-нибудь из лагерей.
Вопросы задаются шепотом.
Громко спрашивать нельзя.
– Спрашивайте только тогда, когда он сам это предложит, – сказала хозяйка. – Александр Исаевич вопросов не любит…
Вот Солженицын развел руки в широком жесте, то ли благословляя, то ли приглашая к разговору. Его собеседники сидят неподвижно, сложив руки на коленях, – ну, прямо воскресная школа со строгим пастырем. Солнце играет огненно-золотистыми искорками на бутылках с испанским, австрийским и итальянским винами, но никто не пьет.
– Не пейте во время беседы, – предупредила хозяйка. – Александр Исаевич не выносит запаха алкоголя.
Никто не закурил сигарету или сигару.
– Не курите, – предостерегла хозяйка, – Александр Исаевич не может дышать в табачном дыму.
– Ради такого великого писателя можно пойти на любые жертвы. Или почти на любые.
Александр Исаевич улыбается. Какая милая русская улыбка!
– Ну, друзья, как поживаете? – спрашивает он.
Никто не ответил. Но Александр Исаевич и не ждал ответа. (Тогда я еще не знал, что его вообще никогда не интересуют ничьи ответы.)
– Быть эмигрантом тяжело, – продолжал Солженицын, – но отнюдь не безнадежно. Мы объединимся и будем действовать вместе. Вот увидите, когда я буду возвращаться в Москву, вы поедете в Прагу. А я в Москву вернусь! Обязательно вернусь! – резким гортанным выкриком произнес он.
Александр Исаевич откинулся в кресле и добавил уже заметно спокойнее грудным, хорошо повинующимся голосом:
– Я возвращусь. У меня теперь уже установлена связь с Москвой. И должен вам, дорогие друзья, сказать, что моя связь лучше, чем была у Ленина перед революцией, в 1917 году…
Тогда мне еще было невдомек, что Александр Исаевич Солженицын признает в своем духовном мире только «высший уровень». Если уж литература, то лучше, чем у Толстого, если политика, так продуманнее, организованнее и целеустремленнее, чем у Ленина. А если уж быть с кем-нибудь на «ты» в математике или физике, то это непременно сам Исаак Ньютон и знаменитый Альберт Эйнштейн.
Чувство напряженности в одно мгновение сменяется восторгом.
Здесь, напротив нас, сидит личность. Настоящая, сильная личность – таково первое впечатление.
Первое впечатление и первая встреча. Нет, первая уже была. А этой новой встречи я ждал долгих 11 лет. С 1963 года, когда в чехословацких книжных магазинах появилась сенсация – небольшая его книжечка под названием «Один день Ивана Денисовича». Человек, который сейчас сидел в квартире Голуба, стал для меня олицетворением литературного мужества. Было время, когда я вместе со своими товарищами проводил ночи напролет в спорах о том, что же такое «Один день Ивана Денисовича» – большое литературное явление или нечто похожее на сочинение школьника? Я всегда с огромной энергией, достойной лучшего применения, сражался за автора и его книгу.
Солженицын!.. Его имя и его повесть означали для меня новые пути в развитии советской литературы.
Солженицын!.. В моих мыслях он всегда Политик и Писатель с большой буквы. Более того, тогда я думал: какое воплощение человеческого мужества и человеческих испытаний!
Солженицын!.. Это начало моего пути в эмиграцию и (кто правильно понимает диалектику жизни, тот нисколько не удивится) начало пути возвращения на Родину. Но у меня не могло быть ни одной мрачной мысли в ту минуту, когда я первый раз взглянул в его искристо-голубые глаза… Я был им окончательно очарован.
