Сегодня было пасмурное ноябрьское суматошное утро, хотя Елизавета вроде бы подготовила все заранее и оставалось только погрузить чемодан в такси, но, проснувшись, обнаружила массу недоделанных дел и не взятых вещей. Лиза уезжала на неделю в Москву на проводимый фирмой семинар по повышению квалификации. Ее как самую молодую сотрудницу решено было делегировать на это недельное мероприятие.
– Галошин, началась вторая четверть, уделяй учебе Марии побольше времени, – давала она наставление мужу. – Это в первой четверти можно было раскачиваться, делать скидку на адаптацию после летних каникул, во второй надо уже учиться на полную катушку.
– Лизонька, ты же сама знаешь, какая дурацкая программа в школе и как с них много спрашивают, – оправдывался за дочку муж. – Да еще репетитор по английскому. Мне с университетским образованием в это вникать тяжело.
– Ты отец, ты должен. Не надо придумывать оправданий, Костя. Я через наделю вернусь, все проверю.
Прибежала Маша, чмокнула маму в щеку, и муж отправился провожать девочку в школу. Галошина еще раз подумала о том, что могла забыть. Покопавшись на антресолях, она бросила в чемодан большую пачку презервативов. Вернувшийся Константин помог спустить чемодан с девятого этажа, погрузил его в багажник подъехавшего такси.
– Можешь идти на работу, сказала жена, усаживаясь в машину. – Что, я в поезд сама не сяду?
– Я тебя провожу, все равно отпросился, – сел рядом с ней муж.
На вокзале было полно народа. К интроскопу, просматривающему багаж, была очередь.
– Надо было не ждать тебя из школы, а вызвать такси раньше и ехать самой, – недовольно говорила Елизавета мужу.
– До прихода поезда еще пятнадцать минут, а до отправления – двадцать пять.
– Я не хочу лететь на перрон, как угорелая.
– Не беспокойся, дорогая, успеем.
Очередь в это время пошла быстрее, и вскоре чета Галошиных оказалась внутри вокзала. Подошедший московский поезд стоял на станции десять минут, и времени на прощание было достаточно.
– Галошин, не лезь ко мне со своими обнимашками, – отстранила Лиза мужа. – Давай прощаться без телячьих нежностей. Просто подай мне в вагон чемодан, я сама усядусь на место.
– Я донесу, Лизонька.
– Нет, я сама прекрасно докачу и махну тебе в окно.
Муж попытался не послушаться, но Галошина посмотрела на него взглядом, нетерпящим возражений, и поднялась в вагон. Компания не поскупилась на билеты, они были не в плацкарт, не в купе, а в вагон СВ. Елизавета нашла нужное купе и отодвинула дверь.
– Доброе утро, – сказала Лиза, увидев сидящего за столиком седовласого попутчика. – Помогите, пожалуйста, убрать чемодан, – сразу проверила она его на галантность и начала снимать плащ.
В окне замелькал Константин, и она, приблизившись, замахала рукой. Муж радостно ответил ей, будто не чаял больше увидеть жену. Галошина решила больше не уделять внимание супругу и принялась рассматривать интерьер купе СВ. Две сложенные диваном кровати, между ними маленький столик, отсутствие верхних полок, вместо них два небольших плоских телевизора и огромное количество зеркал. Свои отражения женщина видела в зеркале на двери, над одной кроватью, над другой. Создавалось впечатление, что в купе на двоих полно народа. Потом ее взгляд окинул попутчика. Это был сухощавый седой дядечка, которому было явно за пятьдесят. Лицо его было изрядно посечено морщинами, но глаза смотрели на нее с восхищением. Поезд тронулся, муж энергично замахал в окно. Галошина слабо махнула ему в ответ и расслабилась.
– Муж? – спросил попутчик, кивнув в сторону окна.
– Брат, – соврала Лиза, решившая быть в командировке свободной женщиной. – Я не замужем.
– Позвольте представиться, меня зовут Валерий Александрович.
– Лиза, – простенько назвалась женщина.
Попутчик был из другого города, ночь провел в поезде и немного уже обжился.
– Вы очень похожи на мою дочь, Елизавета, – радостно сказал попутчик. – Она в Москве живет, я к ней сейчас еду. Вы тоже в первопрестольную?
– Да, в Москву.
– Значит, будем путешествовать вместе до конца пути.
– Вы, Валерий Александрович, как-то старомодно выражаетесь, – сказала Елизавета, заметив странность. – Первопрестольная, путешествовать, как будто не в нашем веке живете.
– Это профессиональное. Видите ли, Лизонька, я преподаватель истории и застрял, наверное, где-то в конце XIX века.
– Преподаете в университете?
– Хотелось бы, но увы, сначала была школа, а теперь гуманитарный колледж.
– Тоже неплохо, но я вас успела представить на кафедре в аудитории в виде амфитеатра.
– А вы, Лизонька, чем занимаетесь?
– Есть такое скучное слово аудит. Еду в столицу на курсы повышения квалификации.
– А у меня внучка родилась, вот еду посмотреть. Вы почему, Лизонька, замуж не спешите?
Галошина хотела было сказать, что давно в браке и ребенок есть, но вспомнила, что представилась свободной и произнесла:
– В наше время нужно делать сначала карьеру, а выходить замуж после тридцати.
– Ох, уж эти современные нравы. В мою молодость девушка после двадцати считалась перестарком, а после двадцати пяти – старой девой. В царской России в крестьянских семьях женились как можно раньше, фактически детьми. В дворянских семействах было по-другому: мужчина мог быть какого угодно возраста, женщины же вступали в брак с шестнадцати до двадцати лет. Наталье Гончаровой, когда она выходила за Пушкина, было всего шестнадцать лет, а могли выдать и в тринадцать. Николай I подписал закон о минимальном возрасте замужества в шестнадцать лет только через два года после их свадьбы.
– А позже было нельзя? – рассмеялась рассказу историка Галошина.
– Из писем и портретов дам позапрошлого века понятно, что красивых и симпатичных разбирали сразу до восемнадцати. Девушек некрасивых и переборчивых в женихах старались пристроить до двадцати. После этого возраста девушка считалась старой девой и спасти ее могло только очень хорошее приданое. Помните, у Толстого в «Войне и мире» страшненькую Марию Болконскую пытались выдать в двадцать лет за Курагина с хорошим приданым, но не вышло. Вышла же она замуж в двадцать восемь за Николая Ростова, только потому, что после смерти отца и брата была наследницей огромного состояния.
Елизавета никогда не знала таких исторических тонкостей. «Войну и мир» не читала, а лишь краем глаза смотрела советское кино, в котором эта сюжетная линия отсутствовала.
– Мне бы такого учителя истории в детстве, я бы тогда знала этот предмет на зубок. Вы так красочно рассказываете, Валерий Александрович.
– Лизонька, не стоит меня так длинно величать, зовите просто Валерий.
– Нет, только Валерий Александрович. С вашими знаниями, да еще и учителя, я не могу по-другому вас называть.
