Сумеречный свет уплощал все предметы и делал их безжизненными. Начинался тихий рассветный час.
В стеклянной библиотеке Альмена было холодно. Может, стоило бы развести огонь в печи? Но его предыдущая попытка прошлой зимой закончилась настолько плачевно, что он к этому больше не возвращался. Альмен, не читая, сидел в своем кресле для чтения и мерз. Ну и пусть.
Ножки рояля оставили в полу три глубоких отпечатка. Но даже этот вид ничего в нем не вызвал. Ничего, кроме парализующего безразличия.
Альмен не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он видел Карлоса, идущего к дому в пальто и шерстяной шапке. Потом он слышал, как тот торопливо поднимался по лестнице в свою мансарду и вскоре после этого снова спустился вниз. К нему Карлос не заглянул. Наверное, не увидев света, Карлос решил, что Альмен сейчас в Венском кафе. Как и каждое утро в это время.
Теперь Альмен видел, что Карлос работает в саду. На нем была его рабочая одежда и другая, более старая шерстяная шапочка и толстая утепленная рабочая куртка.
Альмен так и сидел бы здесь, не двигаясь, и ждал бы, пока Карлос не придет и не сварит обед. Он пошел бы к нему на кухню и сказал:
– Карлос?
И Карлос ответил бы:
– Qué manda? Что вам угодно?
И тогда бы он ему сказал:
– Настало время, мне нужны стрекозы.
И если бы Карлос их выдал, Альмен действовал бы точно по плану. А если нет? Тоже неважно.
Должно быть, он задремал, но потом услышал звуки из кухни. Стало еще темнее. В любую минуту мог пойти снег.
Альмен, опершись руками о подлокотники, поднялся из кресла. Когда он проходил мимо задней стеклянной стены оранжереи, обращенной к густым зарослям, ему почудилось там какое-то движение.
Парковые деревья стояли там густо, не пропуская свет. Стволы высоких елей и сосен возвышались над почти непроходимыми зарослями тиса и папоротника. Альмен иногда видел выбежавшую или уносящую ноги прочь городскую лису, искавшую что-нибудь съестное в садах и на площадках квартала вилл.
Он встал перед стеклянной стеной и пристально вгляделся в чащу.
Сильный удар в грудь сбил его с ног. В падении он услышал глухой стук и ощутил боль в затылке.
Утром в половине одиннадцатого в Венском кафе был приятный час, может быть, самый приятный за весь день. Все застоявшееся улетучилось за прошедшую ночь, а затхлость нового дня еще не накопилась. Пахло шипящим кофе «Лавацца», у кофейной машины Джанфранко как раз вспенивал молоко для капучино, на стойке и на столах благоухали круассаны, и в воздухе тянулись шлейфы духов и туалетной воды бездельников и фланеров, которым в это время Венское кафе принадлежало безраздельно.
Один из них читал книгу. Английскую, в мягкой обложке, которую он перегнул пополам, чтобы можно было держать ее одной рукой, а вторую оставить себе для позднего завтрака и холодного мундштука для сигарет, с которым он вот уже несколько лет отвыкал от курения.
Через спинку двухместного кресла с плюшевой обивкой был перекинут его плащ. На нем был костюм мышино-серого цвета, сидящий вполне приемлемо даже в такой глубоко погруженной позе, узкий галстук с мелким узором и рубашка цвета яичной скорлупы с мягким маленьким воротничком. Ему было чуть больше сорока. Его ладно слепленное лицо заслуживало себе менее приплюснутого носа.
На столике, накрытом белой скатертью, стояли тарелка из тяжелого фарфора с крошками от круассана и почти пустая чашка с прилипшей к внутренним стенкам молочной пеной. Мужчина был одним из последних посетителей Венского кафе, кто, заказывая, просил «чашку», как некогда называли кофе с молоком.
Джанфранко принес к его столику свежую чашку, а выпитую поставил на освободившееся место своего овального хромированного подноса.
– Синьор граф, – пробормотал он.
– Grazie, – ответил Альмен, не поднимая глаз.
Полностью его фамилия была фон Альмен и звучала с ударением на «фон» – как Фонеш, Фонлантен или фон Аркс. Это была очень распространенная фамилия с тысячью семьюстами тридцатью восемью упоминаниями в телефонном справочнике и изначально не имела никакого другого значения, кроме того, что ее носитель был родом из Альп. Но еще в молодые годы фон Альмен в республиканском жесте отказался от «фон» и тем самым придал своей фамилии значение, которым она никогда не обладала.
С двумя своими именами – Ханс и Фриц, – которые он по семейной традиции унаследовал от двух своих дедов, он обошелся противоположным образом. Он лишил их баварского привкуса, еще смолоду взяв на себя бюрократические хлопоты и официально облагородив их и возвысив до Йоханна и Фридриха. Друзьям он позволял называть себя Джоном, посторонним он представлялся коротко и скромно как Альмен. Но в официальных документах он назывался Йоханн Фридрих фон Альмен. А конверты с письмами, которые он, придя на поздний завтрак, забирал из своей почтовой ячейки в Венском и небрежно бросал рядом с кофейной чашкой, были адресованы господину Йоханну Фридриху ф. Альмен, так значилось на шапке его писем. Этот способ написания не только экономил место, но и автоматически смещал ударение с «о» в предлоге «фон» на «А» в фамилии «Альмен». Нравился ему и лишь наполовину шуточный почетный титул «граф», которым его снабдил Джанфранко.
Большинство последесятичасовых посетителей Венского знали друг друга. Несмотря на это, там строго придерживались неписаного порядка рассадки. Кто-то всегда сидел один за своим столиком, обложив его со всех сторон всевозможными пальто, сумками, папками и чтивом, чтобы никому не пришло в голову к нему подсесть. Кто-то вдвоем с одним и тем же партнером, а кто-то за общим столом завсегдатаев в неизменном составе с неизменным распределением стульев. Некоторые из последесятичасовых посетителей обстоятельно приветствовали друг друга, некоторые молча кивали, некоторые игнорировали ритуал уже годами.
Одна из завсегдатайских компаний располагалась через два стола от Альмена. Четверо владельцев магазинов, все в возрасте около шестидесяти, встречались там ежедневно, кроме воскресенья, на полчаса – с 10:15 до 10:45. Время их присутствия пересекалось с временем Альмена на четверть часа.
Одного из четверых Альмен знал несколько ближе. У того неподалеку был дорогой антикварный магазин. Звали его Джек Таннер. Элегантный мужчина под шестьдесят, который расхаживал среди своего антиквариата так, будто товар был предназначен не для продажи, а единственно для утоления его эстетических потребностей. Одним своим видом он оправдывал слишком высокие цены своего ассортимента. Он обладал непременным для своей профессии умением хранить тайну, это умение действовало как в отношении его покупателей, так и в отношении его поставщиков. Именно это и подвигло Альмена в свое время сделать выбор в его пользу, когда ему пришлось расставаться с некоторыми ценными предметами из своей коллекции. Никогда во время своих мимолетных встреч в Венском ни тот, ни другой ни малейшим намеком не давал заметить, что у них бывают и деловые соприкосновения.
