Новость о кончине императора, для всей страны оказалась болезненной. Особливо тягости этого события ощутили на себе обитатели дворца. Не все сенаторы поверили в законную силу завещания. Они отнеслись к нему с немалой долей сомнения. Их смущал тот непреложный факт, что бумага написана моей рукой. Это создало нам множество хлопот. Ключевым аргументом в их оппозиции было то, что император в последние минуты своей жизни мог находиться в состоянии бреда. Во всяком случае, нашлись люди, которые попытались воспользоваться ситуацией. Долгоруковы, Голицыны и Репнины настойчиво указывали на то, что трон должен занять малолетний внук усопшего, Петр Алексеевич, сын казненного царевича Алексея. На самом деле, эта кандидатура имела много больше шансов стать новым императором, чем Екатерина, за него же была и основная масса в народе. Не потому, конечно, что его считали многообещающим царем, а из укоренившейся в мыслях людей прочно идеи, что женщина не может управлять государством. Катерину любили, к ней у простого люда было особенное отношение в связи с тем, что незнатное происхождение делало ее одной из них. За ней закрепилось нежное «матушка императрица». Тем не менее логика любого государственника сходилась на том, что «правильнее сделать царем несмышленого мальчишку, чем мудрую женщину». Таких было большинство, и нужно было срочно что-то предпринимать. К тому же, сложившаяся веками традиция велела сделать царем потомка мужеского пола, жёны, как заведено, не имеют прав наследования власти. Голицын, известный своим дипломатичным подходом, попытался было предложить возвести императором Петра, а регентом при нём назначить Екатерину. Но такой расклад не устроил ни меня, ни Долгоруковых. Ожесточенные споры не затихали всю ночь. Граф Петр Андреевич Толстой встал на сторону супруги царя, несколько раз он ходатайствовал перед сенаторами и членами коллегий с душераздирающими речами по поводу личностных достоинств безутешной вдовы.
– Господа сенаторы! Позвольте напомнить о немалых заслугах царицы Екатерины перед государством, – слагал он громко свою речь перед сановниками на собрании. – Не эта ли, поразившая всех нас своей смелостию, женщина прошла рука об руку с императором Петром всю долгую, страшную войну? Не она ли заботилась о солдатах на полях боя? А как же ее храбрость в переговорах с турецким визирем? Вспомните, ведь именно матушка наша, Екатерина Алексеевна, спасла тогда войско от неминуемой гибели! Сам государь возложил ей на голову корону, а в руку дал державу. Не это ли считать признанием ее прав быть императрицей? Подумайте хорошо. Сумеет ли юный наследник стать для нас предводителем, или мы снова погрязнем в губительных династических распрях?
Я с упованием наблюдал, как в момент убедительной речи графа в зал Сената стекались гвардейцы, не желавшие оставаться в стороне в столь щепетильном вопросе. Несомненно, нам это было только на руку. Поддержки двух полков гвардии с лихвой хватило бы, чтобы перетянуть нить противостояния на нашу сторону. Я не сомневался в их заступничестве за Катерину. Она не раз становилась кумой для гвардейских отпрысков, чем заслужила среди них уважение. Теперь же я мог смело использовать их в качестве боевой и политической силы.
Окончательно убедило гвардейцев замечание Ягужинского о том, что царица законно коронована перед лицом Господа. Возражениям более не было места. Убедившись в преданности офицеров, я уверенно отправился в покои Екатерины. Я знал точно: против гвардии никто не посмеет идти. Так оно и случилось. К утру было официально объявлено о воцарении Ея величества императрицы Екатерины Алексеевны. Пока Сенат и члены коллегий поднимали бокалы за новую царицу, государыня не в состоянии была ни о чем думать, кроме горя, постигшего ее семью. Ту ночь она проплакала над телом супруга, не позволяя никому более входить в комнату. Даже я, попытавшись утешить женщину, случайным образом оказался у нее в немилости, попав под горячую руку. Ее взгляд выдавал глубокое раздражение от моего присутствия. Возможно, Екатерина в какой-то мере винит меня в случившемся. Что ж, доля правды, как ни прискорбно, в этом есть, поэтому с моей стороны было бы низко пытаться оправдываться перед ней.
Желание императрицы побыть наедине с телом мужа нельзя было игнорировать, однако, возмущение священников, которые не привыкли изменять традициям церкви, было воспринято Екатериной с пониманием, и она позволила им читать над телом мужа псалтирь.
– У тебя еще будет время с ним проститься, – аккуратно начал я. – Погребения монарших особ совершаются лишь на сороковой день.
Екатерина злобно обвела меня глазами.
– Мне и этого будет мало. Я не успела сказать ему всего что хотела и должна была. Это произошло слишком неожиданно, – вздохнула женщина.
– Скоро начнется панихида, тебе лучше сходить умыться и переодеться.
– Нет сил что-либо делать, – всхлипнула она.
– Я позову твоих фрейлин, они помогут.
– Оставь меня в покое, Саша, – протянула она, нахмурив брови.
Мне оставалось лишь продолжать попытки заботиться о ней время от времени, хотя она никого к себе не подпускала.
Царя провожали долго и торжественно. Его яркая жизнь и тот причудливый след, что он оставил после себя, не позволили ему уйти без шума. Безусловно, не только императорский двор, но и все петербургское общество от мала до велика, как одно погрузилось в траур. Все это время тело готовили к упокоению. На сороковой день с раннего утра до поздней ночи проходила церемония прощания. По своей роскоши это действо нисколько не уступало какому-нибудь знаменательному событию, кои обычно с широким размахом отмечают во дворце. О том, что мероприятие посвящено похоронам, напоминало лишь траурное обличие присутствующих и приглушённое свечение огней. Семья царя пребывала в глубочайшем унынии. Дочери Петра молчали на протяжении всей процессии и держались крайне сдержанно. Екатерина была все так же безутешна. Я, разумеется, старался не оставлять ее одну, потому почти все свои обязательства на время переложил на сенаторов. Организация похорон была возложена на Якова Брюса. Должен признать, он справился с этим делом более чем хорошо. Во время церемонии не было никаких промахов, все происходило точно по расписанию. Тело императора находилось в центре большого зала, украшенного в военном стиле. Дорогое черное сукно обивало все стены, а гроб царя был установлен на бархатной возвышенности, украшенной золотыми элементами. Возле тела неподвижно, словно такие же неживые, выстроились в шеренгу солдаты караула.
