Город Золотой был как обломок крушения, на котором выжившие устроили недельную вечеринку с плясками и запоем.
Это царство абсурда: здесь темно и одновременно ярко, пустынно и многолюдно. Взгляд мечется между еще не достроенными и/или уже разрушенными конструкциями, разрисованными граффити, утыканными факелами тики и светящимися диодными палками, облепленными плакатами и обмотанными нитями разноцветных флажков. Майя знает, что весь Город занимает какую-то четверть гектара, но, едва войдя на территорию, убеждается, что это вранье и неправда. Он бесконечный. Ненормальный и бесконечный.
Перед входом пришлось еще постоять, пока ее снимали со всех ракурсов, поставить штук двадцать галочек об отказе от ответственности и выслушать долгую тираду разочаровавшейся в ней Оксаны.
И вот Майя осторожно шагает по многолетнему растресканному асфальту – свеженькие алюминиевые банки, интегральные микросхемы, окурки, куски бетона с задранными к небу прутами-арматуринами, какие-то яркие тряпки, провод, стекло, силиконовые контейнеры, чья-то пластиковая туфля на высоченном прозрачном каблуке. Растяжение фасции, вывих лодыжки, падение, удар затылком об асфальт, смерть.
Ох. Давайте вот сейчас без этого, а?
Народу вокруг как на восточном базаре. В северной части молла есть один, хотя Майя его не посещает – она не большой любитель ни народа, ни грубой еды с приправами. Тамошний народ благодушный и деловитый. Здешний… Ну, она даже не знает, с чего и начать.
Ей навстречу валят люди в странной одежде, и люди в очень странной одежде, и люди в чем-то едва похожем на одежду, и люди без одежды практически вообще. Некоторые по двое – по трое просто со счастливым видом бегают вприпрыжку туда-сюда: как правило, «полетай» в первые час-два после употребления оказывает именно такой эффект. Другие стоят у полуобвалившихся стен, в уютных закутках, где вовсю долбит музыка, попивают прохладительные напитки и беседуют, либо сидят на ограждениях, на странных предметах или на земле. В окнах немногочисленных зданий, которые еще похожи на здания, горит свет. Какой-то тип лежит бревном посреди дороги, прямо на асфальте, и с меланхоличным видом наигрывает что-то на микросинте – звуки, естественно, тонут в других звуках. Две девчонки с густым размазанным макияжем в купальных костюмах из полипены (им не холодно), визжа, брызгают друг на друга голубым изотоником из бутылок с носиком-соской.
– Добро пожаловать во Фриктаун! Смелые желания, горячие сердца, сладкие тела! Добро пожаловать во Фриктаун!
Нервно дернувшись, Майя минует человека со спикерфоном, стоящего на обклеенной бумажными журавликами-оригами старой стиральной машине. Человек облачен во что-то типа плаща в пол, сделанного из траурного кружева узорно разрезанных мусорных мешков. Сверху полиэтиленовый плащ побрызгали из баллончика фосфоресцирующими блестками для детских праздников, и в наступающих сумерках переминающийся с ноги на ногу тип со спикерфоном напоминает рой светлячков.
Однако сумерки. Не пошевеливаться ли ей?
Из всего, что Майя слышала (ох уж эти сплетни на работе), следует, что ей нужно внутрь одного из зданий. Она напряженно крутит головой. Постройки… Напоминают дома из ее детства. Только в детстве дома были целые, конечно. А еще здесь заметно выше этажи, выше окна.
В действительности на территории Города Золотого – он же Фриктаун – до сих пор остаются стоять примерно пять домов, изогнутых буквами «Г» и «П», с подворотнями и внутренними дворами, а также роскошными, щедрыми на яркие впечатления подвалами. Раньше вроде была еще церковка не то часовенка, но сперва художники-метавангардисты с помощью полипены и листового железа превратили ее в концептуальный макет космического корабля, а потом конструкцию отжал под сотовую вышку мобильный оператор. На нижнем этаже, насколько известно Майе, до сих пор подают пышки и глинтвейн.
Ни то ни другое ее не интересует, так что она спешит мимо развеселой толпы, мимо звуков и запахов, чуть дальше, туда, где уже мало что светится. Проходит в подворотню, минует гулко блюющего подростка, усмиряет идиотский позыв «сделать с этим что-нибудь». Заворачивает за угол. Здесь уже темнее. Здесь уже торчат какие-то кусты. Угрожающего вида кусты.
Отлично.
Слух подстраивается, вновь поднимая чувствительность после той карусели с енотами на входе. Майя осторожно, по-цаплиному вышагивает, продвигаясь к ближайшей двери в стене. Дверь заглублена: она – подвальная дверь. Прямо то, что нужно.
Майя слышала, что приходить надо ранним вечером. Фриктаун – нестабильная формация: не всякий час суток он одинаков. Когда станет темнее, шумно и ярко будет на всей территории: сюда завалятся страждущие со всего молла. Тайные местечки и темные уголки исчезнут, начнется разгул с психоактивными вкусняшками, который угаснет сам собой наутро, и днем Город Золотой опустеет и будет дремотно приходить в себя. А когда опять настанут сумерки – вот как сейчас, – у некоторых законо-не-очень-послушных граждан появится шанс обтяпать свои гнусные делишки. Надо только не светиться. И не напортачить.
Чтобы не светиться, Майя подбирается ближе к стене и крадется вдоль нее.
Со стороны дверей раздается слабый шорох.
Майя дергается и замирает. Спустя несколько секунд вспоминает, чему ее учили, и мечется от стены к ближайшему чахлому деревцу. Она же не из антитеррора. Она вообще очень мирная. Ей всего-то и надо…
В тускло подсвеченном и, конечно, лишенном стекла оконном проеме первого этажа мелькает черная тень.
У Майи подскакивает пульс. Защищай центральную линию.
Что???
Блин, ну вот с чего она так переполошилась? Расслабься, подруга. Глубокое дыхание…
Страшно торопясь и оттого не попадая, она вслепую сует руку в карман – ну не кретинизм ли, носить такое в кармане, но больше ей просто ничего не пришло в голову, – и достает оружие как раз в тот миг, когда…
Ворона тяжело опускается на бетонное ребро бывшего подоконника, отчаянно хлопая крыльями. Ей трудно держать равновесие: мешает длиннущий рыбий скелет с остатками головы, свисающий из клюва. Опустив скелет на то, что в лучшем мире нарастило бы на себе оконную раму, птица прижимает рыбью голову лапой и смотрит прямо на Майю, ясно давая понять, что ее нелепая попытка спрятаться за саженцем липки толщиной с флейту-пикколо отдает дилетантством и неуважением.
Майя шумно выдыхает и опускает руку с зиг-зауэром.
Тут же накатывает гнев, и она, забыв об осторожности, шипит: «Пшла вон!» и машет свободной рукой. «Да-да, конечно, сейчас», – громко думает в ее адрес ворона, пару раз тюкает клювом по своей добыче, снова подхватывает, берет курс на С-С-З и удаляется на бреющем.
