Угораздило же нас из огромного города в маленький переселиться!
Эта мысль не давала покоя с тех пор, как мы с отцом пересекли границу, и, вроде бы, должна начаться новая жизнь. Скажете, в новой жизни можно было забить себе голову чем-то поинтереснее? Нет, город, в который мы переселились, был таким крохотным, что мыслей серьёзнее просто в голову бы не пришло. К тому же, я долго не понимала, для чего вообще люди мотаются с места на место. А главное, зачем было переселяться из маленького города в большой? Представьте, что все люди вдруг взяли моду переселяться из больших городов в какой-нибудь маленький? Маленький город просто взорвался бы, ушёл бы в песок, лопнул бы от переизбытка желающих…
Не помню, делилась ли я этими мыслями с папой. Но припоминаю, как он сказал мне, что другого большого города поблизости нет. А может и не говорил. Вообще-то, на сборы оставался один день, и раздумывать, какой город больше подходит, было решительно некогда.
Сейчас я уже почти ничего не помню и готова со всем соглашаться. Но всё равно, версия адвоката Фрайданка о похищении в полном беспамятстве не канает. Чёрт побери, меня вовсе не похищали в беспамятстве. И уж никакой родительской опеки меня точно никто не лишал. Рядом постоянно бегал и суетился мой папа.
Зовут меня Аной. Второе имя тоже запомните – Ананас. Настоящая фамилия тоже имеется. Но её-то я как раз вспоминать не хочу. Если Ананасом меня зовут теперь все, пускай так на всю жизнь и останется.
– Эх, и угораздило же нас уехать из большого города в маленький, – повторяла и повторяла я эти слова, ещё совершенно не подозревая, что скоро буду повторять их на новый лад: – Эх, и угораздило же нас уехать из маленького города в большой! Эх, и угораздило…
Я ещё многого в то время не понимала. Да и папа не то, чтобы прям уж совсем быстро соображал. По крайней мере, точно не знал заранее, чем наш переезд обернётся. Так что начну я, пожалуй, с того, что помню сама. Пускай это называется «с самого начала».
Маленький город, о котором я говорю – это где-то на севере. Не то, чтобы совсем глухомань, но и на карте мира его не увидишь. Я тоже была пузатой мелочью в те времена. Было мне семь с половиной лет. Говорят, в таком возрасте сменить место жительства – раз плюнуть. Всё равно ты не помнишь из прошлого ничего… ну, скажем, почти ничего.
Помнить «почти ничего» – это, наверное, помнить то, что только вчера перед тобой были автомобили и набережные. А потом вдруг, бац, ты открываешь глаза. И вокруг тебя один сплошной лес! И посреди леса стоит чуточку города.
Новый город был не только маленьким. Он был холодным как замороженный сок. Заснеженным, как самая запущенная морозилка. Не сказать, что до этого мы жили сильно южнее. Но не думаю, что без курток в апреле здесь было холоднее, чем раньше.
Разница между маленьким городом и большим не так уж и сильно бросается в глаза, когда ты сама ростом с валенок. Что-то, конечно, бросалось… Машин в старом городе было побольше, а неба поменьше! А воды вокруг было хоть и полно, да только она была совсем не такой, как та, прежняя. Вот и всё, что я помню о том большом городе, где я родилась – вода и машины. Зато с момента переезда я начала запоминать окружающий мир так, будто мне в каждый глаз вшили по фотообъективу. И помнила все, плоть до мельчайших подробностей.
Сейчас я могу вспомнить каждую ракушку, вбитую в бетонные стены таможенного домика, одиноко стоящего в лесу. Помню то, что место было битком набито полицейскими и ту тесноту тоже помню. Помню, что пахли полицейские кофе. Такого откровенно вонючего кофейного запаха я больше нигде припоминаю, вот так.
Помню, каким важным казался на фоне этих полицейских папа. Он казался очень взволнованным. А я вот не волновалась ни капельки. Лежала себе на широченном кожаном кресле, валялась поперёк, смотрела, как люди в форме заполняют всякие бумаги, а те, знай себе шелестят.
Увидев, что я проснулась, лысый полицейский в голубой форме отсыпал мне целую горсть чёрных, похожих на черноплодку, конфет. Подмигнув, он скорчил фигу из четырёх пальцев и махнул рукой – спи! Знаете, до чего я обрадовалась, что можно спать дальше! Тут же принялась досыпать, не вынимая чёрных конфет изо рта, завернувшись в чью-то чёрную куртку. Чувствовала себя в тот момент прекрасно. Мне казалось, теперь дела пойдут куда лучше, чем раньше. К тому же, я чувствовала, что в связи с переездом никакой старой школы в моей жизни не будет. И все последующие жизненные неприятности собиралась пережить очень легко. Думала – бац, теперь всё в ажуре! Лишь бы не ходить в свою старую школу. Лишь бы железный звонок не дребезжал по утрам. Лишь бы будильник на телефоне не свистел противной папиной песенкой.
После пересечения границы папин телефон лишился всех старых настроек и папа сменил будильник на телевизор. Теперь он просыпался только под новости. А я просыпалась в школу под звуки коров. Коров было две – одна пегая, вторая гнедая. Проходя под нашим окном в семь утра, они звякали колокольчиками так сильно, что будильник заводить уже было бессмысленно. Запах навоза будил ничуть не хуже. Коровы прошли мимо и всё – в носу на весь день запах навоза, а в голове звон колокольчиков.
Я морщила нос, не понимая, зачем коровам тащиться в поле сквозь город. Можно же по железной дороге пройти. Всё равно летом эта дорога зарастала по пояс травой. А зимой превращалась в снежную горку и блестела под фонарями как кусок автомобильного бампера.
В конце концов, я привыкла, что коровы у меня теперь вместо будильника. Какая, в конце концов, разница, под что просыпаться в школу?
Новая школа понравилась мне с первого взгляда. Звонок там звенел так же противно, как в старой. Дверь была такой же скрипучей. А грязный потрескавшийся линолеум казался ещё потресканей и грязней. Зато на каждом уроке в новой школе звучала музыка – приглушённая, льющаяся из ниоткуда. И я с удивлением обнаружила, что кроме папиной музыки существует что-то другое. Например, ритмическая гимнастика. Или современный металл. Или техно в двести ударов в секунду (их невозможно было сосчитать, не сбившись, поэтому включали техно только на математике).
В моей старой жизни, была лишь одна папина любимая магнитофонная кассета. Цветом она была точь в точь как бок у недожареной курицы, зрелище на редкость неубедительное. Но папа ничего не слушал, кроме неё. К шести годам, я знала эту кассету наизусть, изредка поражаясь тому, что помимо этих шестидесяти минут, на свете существует что-то иное. Называлась кассета «Добро пожаловать в хард-рок кафе», а на нашем с папой языке – просто «Добро пожаловать».