ПРОГУЛКА ПЕРВАЯ
СТОЛЕТИЯ ИМПЕРАТОРСКОГО ПРАВОСЛАВИЯ
На берегу пустынных волн
Стоял Он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася, бедный челн
По ней стремился одиноко,
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца.
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел,
И думал Он.
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу.
А.С. Пушкин
В общественном сознании с легкой руки Александра Сергеевича Пушкина, сказавшего про «берег пустынных волн», сложилось довольно устойчивое убеждение, будто земли вокруг Санкт-Петербурга в допетровские времена представляли собою неведомую и чуждую Православной Руси территорию.
И вот что странно…
Мы твердо помним, что свет православия воссиял над Ладогой задолго до крещения Руси, и это отсюда, из древнего уже тогда Валаамского монастыря, отправился крестить язычников ростовской земли преподобный Авраамий.
Всем известно, что и первая, самая древняя столица Руси – Старая Ладога – тоже находится всего в двух часах езды на автобусе от нашего города…
Со школьной парты знаем мы, что почти на городской черте Петербурга, в устье реки Ижоры, в 1240 году произошла знаменитая Невская битва, в которой святой благоверный князь Александр Невский разгромил шведов и тем самым предотвратил организованный Римским папой крестовый поход на Русь…
И все равно, хотя мы и знаем эти факты, но вспоминаем их, не связывая с Петербургом. Веками намоленная русская земля, что окружает наш город, словно бы отделена от него.
Ощущение это отчасти навязано нам, но порою кажется, что Петр I специально выбрал для столицы империи именно то место древней русской земли, которое было пустым, которое и не могло быть никем населено в силу его незащищенности от природных катаклизмов.
Сюда уводил Петр I созидаемую им империю, здесь, на пустынных, заливаемых наводнениями берегах Невы, пытался укрыться он от нелюбимой им Московской Руси.
Итог известен…
«Пожалуй, не найти другого такого города, где бы одни и те же люди говорили на столь многих языках, причем так плохо… – писал о Петербурге времен Анны Иоанновны побывавший тогда в нашем городе датчанин Педер фон Хавен. – Но сколь много языков понимают выросшие в Петербурге люди, столь же скверно они на них говорят. Нет ничего более обычного, чем когда в одном высказывании перемешиваются слова трех-четырех языков. Вот, например: Monsiieur, Paschalusa, wil ju nicht en Schalken Vodka trinken, Isvollet, Baduska. Это должно означать: “Мой дорогой господин, не хотите ли выпить стакан водки. Пожалуйста, батюшка!”. Говорящий по-русски немец и говорящий по-немецки русский обычно совершают столь много ошибок, что строгими критиками их речь могла бы быть принята за новый иностранный язык. И юный Петербург в этом отношении можно было бы, пожалуй, сравнить с древним Вавилоном»1.
Надо сказать, что Педер фон Хавен весьма благожелательно оценивал Петра I и его свершения и, употребляя слово «Вавилон», менее всего хотел уподобить судьбу города на Неве библейскому примеру тщеты человеческой гордыни. Это уподобление возникло само собою. Оно не придумано, оно действительно осуществлялось три столетия назад.
Так получилось, что петровские реформы накладывались на Россию практически не сообразуясь с ее православными традициями и историей.
Вот и получилось в результате, что Петр I, основав Петербург, преобразил Русь в Российскую империю. Успехи его в военном и государственном строительстве огромны и неоспоримы…
А еще?
Еще Петр I нанес сокрушительный удар по национальному самосознанию россиян.
Порабощение и унижение Русской Православной Церкви; жесточайшие расправы над всеми, кто выказывал малейшее уважение к русской старине; упорное преследование русской одежды; окончательное закрепощение русских крестьян – это тоже Петр I и его ближайшие преемники.
В противовес же – неумеренное и зачастую незаслуженное возвышение иноплеменников, хлынувших со всех сторон в Россию, обезьянье копирование заграничных манер и обычаев…
В результате в общественном сознании укрепилась мысль о предпочтительности всего иностранного, о бесконечной и дремучей отсталости всего русского. В итоге петровских реформ быть русским стало не только не выгодно, но как бы и не совсем культурно.
И не это ли и создало в результате такую благоприятную для действия разрушительных сил среду? Не здесь ли кроется источник многих бед и трагедий России, пережитых ею на склоне второго тысячелетия? Не отсюда ли и истекают болотные миазмы «Черного Передела», истерическая жестокость эсеровских терактов, подвальный ужас большевистского беспредела? Не потому ли и вся борьба нашей интеллигенции за свободу страны оборачивалась или 1917 годом с его Лениным, Троцким и ЧК, или перестройкой и реформами лихих девяностых?
Говоря так, подчеркнем сразу, что все это говорится не для того, чтобы возбудить любовь или ненависть к каким-то историческим персонажам. Просто нужно ясно и отчетливо осознать, что невозможно сделать для нашей страны ничего хорошего, если ты не любишь и не понимаешь ее обычаи, ее характеры, ее культуру.
Мысль эта, столь обыкновенная и даже банальная, если говорить о любой другой стране, в России, особенно в либерально-демократических кругах, вызывает яростное сопротивление.
Как часто наши реформаторы начинают реформы ради самих реформ и продолжают осуществлять их, лишь бы не отступать от собственных заблуждений, лишь бы не признавать совершенных ошибок.
Поэтому-то, вопреки здравому смыслу, на костях людей и воздвигался на берегах Невы новый вавилон, но было святительское благословение городу, данное Митрофаном Воронежским, сюда была нацелена стрела русской православной истории и – вот оно Божие чудо! – спасая и отмаливая невский вавилон, явилась здесь величайшая русская святая – блаженная Ксения Петербургская…
Эта самая любимая русская святая до сих пор еще не понята до конца.
Словно ангел, неведомо как, откуда-то из самых сокровенных глубин Святой Руси возникла она в душноватой и мутной атмосфере царствия Анны Иоанновны.
И хотя жила святая блаженная Ксения Петербургская в городе, устроенном по западному образцу со всей положенной регулярностью, хотя ее подвиг святого юродства и совпадал по датам с самыми свирепыми указами о борьбе с бродяжничеством, но не улавливалась в полицейские, бюрократические сита – из молитв и чудотворений сотканная – жизнь блаженной Ксении.
Настолько могущественной силой была защищена Ксения Григорьевна, что сама была самой надежной опорой и силой для бесчисленного числа простых жителей города…
И если продолжить сравнение православной истории Петербурга со стрелой, если продолжить на карте полет ее, мы попадем в Кронштадт – город, где просиял святой Иоанн Кронштадтский, единственный из святых, которого еще при жизни назвали всероссийским батюшкой…
