АНГЕЛЫ ОТПЕВАЮТ ВСЕХ ПОДРЯД
ОСТРОСЮЖЕТНЫЙРОМАН
ГЛАВА 1
«Треск костей заглушил грохот выстрелов… Я был убит дважды. Предательством Таис и пулей в голову…
Когда Таис поняла, что у меня кончились патроны, черный зрачок ее автомата взглянул мне в глаза, и плюнул оранжевым огнем…
Все кончено… никто не узнает правду о моей любви. В Раю меня не ждут, в раю не до любви, но едва ли все муки Ада сравнятся с моей последней болью, болью предательства любимой женщины»…
Начало канадского детектива было в другой половине разорванной пополам книжки. Тимофей еще раз пошарил под сиденьем, где нашел окончание триллера безвестного автора. Пусто. Разочарованно вздохнув, похлопал себя по карманам: вот теперь бы самое время покурить. Но сигареты – ёк, а денег только на цветы.
Лететь еще часа четыре. Кровач сладко потянулся, закрыл глаза. Вот и кончилась разлука. Командировка в Находку была успешной. Он вез для института большой заказ. Его ждала премия в полдоклада. Но о премии он перестал думать, едва во Владивостоке плюхнулся в шикарное кресло салона первого класса. Не до того… Воображение, в который раз, проигрывало скорую встречу с женой. Он тонул в воображаемых объятьях любимой Сусанны…
На этот раз все было иначе. Мелкая зыбь любовной неутоленной страсти, на этот раз не искажала вызванное за тысячи километров видение жены. Сердце без суеты вглядывалось в любимые очи, полные ответного ожидания и нежности. Видимо, впервые сердечные чувства возобладали над его нетерпеливой, неразборчивой чувственностью. Невиданное дело, в командировке он впервые не изменил жене… Ах, господи, скорее бы посадка!
В натужный стон турбин самолета из-за спины Кровача вплетался "леденящий душу", полуобморочный треп двух молодых женщин. Повествовала женщина с вологодским акцентом. Голос неполовозрелый. Тонкий, вибрирующий от волнения. Сопереживающие комментарии то и дело вставляла, более дородная тетка Маргарита с прокуренным голосиной.
Речь шла о кровожадном сексуальном маньяке, больше года державшем в страхе женское население Орехово-Борисово. На суде этого извращенца за ласковый голос прозвали Ореховским Соловьем.
Отличала педофила необычайное тщеславие. Где только не прятал подонок трупы несовершеннолетних белокурых девочек. Под корни деревьев в Измайловском парке, под кусты роз в Сокольниках, в детские песочницы закапывал. И каждый раз оставлял поблизости какую-нибудь хорошо заметную улику. Он играл с милицией в поддавки и, тем не менее, выслеживали его сыскари почти два года. Вырвавшееся у прокурора словечко "неуловимый" маньяк воспринял как самую высокую в его жизни награду.
.
Кровавые подробности надругательства над незрелой женской плотью живописались вологжанкой, прямо-таки, сладострастно… Она обмирала от ужаса. Она была бессильна перед дьявольской силой ущербного любопытства. Любопытство воспаляло в ней приступ неодолимого желания вновь и вновь, рассказывая, насладиться возбуждающим страхом трепетом перед демонической сексуальной страстью живодера-насильника.
– Я не могу, я больше не могу, – переведя дух, поминала всех святых вологжанка, – такой симпатичный с виду парень… Ну чего ему не хватало… С ним и так любая женщина пошла бы.
– Блондин? Брюнет? – гудела Маргарита.
– Стриженый под ноль шатен в парике. Одна школьница выжила. Парик-то и узнала . Ты бы посмотрела на фотографию ее грудей, ножницами, мерзавец, кромсал. Девочка опознала парик на спектакле по телику, а до суда не дожила. Утопилась, бедненькая…
– Ну, блин! Ножницами, говоришь? Ножницы, поди, портновские!– С деловым вожделением криминалиста-любителя выясняла Маргарита изуверские подробности злодеяний. – – Ага, нашли ножницы.
– Да иди ты, актер, что ли?
– Как я рыдала! Как я рыдала на суде… Да, артист с детского театра… Уж как он каялся, весь зал плакал навзрыд… Я больше не выдержу… Он плачет, так рыдает: что я могу поделать, если мне все время "этого дела" хочется… А после "того" хочется видеть парное мясо… Все кричал-то: не виноватый, не виноватый! Бог меня таким создал! С Господа Бога и спрашивайте!
– Ну воще! Так и сказал – парное мясо? С ума мужики посходили! Остались одни импотенты и педерасты. Может ты, подруга, хочешь валидол пососать, – предложила басовитая Маргарита, – или конфету дать?
– Ой мне плохо! – А как убивал-то.
– Он душил-то девчонку своим галстуком. А когда ямки-то откопали в парке, под сценой летнего театра!…
– Господи! Да что ты! Под сценой?!
– Я не могу! Что было, что было… Один молодой лейтенант как схватил пистолет, стал стрелять – едва отняли… А в ямке-то одни белые косточки… Говорили, мясо-то он так аккуратненько-то срезывал и продавал шашлычнику-то Ахмаду, на трассе Москва-Ярославль который, а сам, божился, – не ел… Я не могу! Своими руками расстреляла бы на месте!
– Ну, это уж слишком. Брехня это.
– А мы-то, идиоты, как на дачу едем, так у Махмада этого шашлыки эти ели… Ой не могу… Как я услыхала-то про Махмада, так меня в суде-то прямо так и вырвало… Весь пол облевала, так неудобно…
Тимофея замутило. Он тяжело вздохнул и с трудом проглотил подкативший к горлу комок отвращения. " Какие женщины отчаянные, однако. А ведь я убийцу застрелить не смог бы". – Подумал он…
– Боже мой! Какой вздох! Самолет покачнулся от сострадания. – Проговорила соседка Тимофея, оторвавшись от окна.
– Извините, от этих подробностей кишки комом сворачиваются…
– Какие вы, мужчины, стали слабонервные… Кстати, посмотрите-ка вот на того субъекта в светлой засаленной куртке… В первом ряду справа, среднее кресло. Я давно за ним наблюдаю, все не могу понять, как этот оборвыш затесался в салон первого класса. Нет, я не ханжа, но что-то меня в нем раздражает.
– Возможно, это старатель летит с Колымы в столицу, промотать по кабакам намытые самородки. – Рассеянно ответил Кровач. – Я видел таких бичей в Магадане. С виду – оборвыш, а карманы набиты золотом… Впрочем, для старателя у него борода жидковата. Те отпускают бороду лопатой, а у этого всего лишь, щетина недельная.
– Вот и я о том же. Что-то тут не то.
Эта печальная очаровашка еще в аэропорту приглянулась Тимофею сытой красотой. Тимофей не сомневался: при желании он в два счета снял бы скучающую дамочку… К концу полета они обменялись бы телефонами. Когда-нибудь, в дождливую осеннюю пору, позвонили бы друг другу. Поделились бы беспричинной, пикантной грустью. Потом посидели бы в кафе…
Конечно же он сводил бы ее в притон геев, в кафе Голубые Очи. Экзотика мужеложства очень возбуждает женщин. Они чувствуют ущемление своих, казалось неоспоримых, прав на мужчину. Повозмущавшись, становятся куда покладистее. Потом… Парочка все более коротких свиданий… Охлаждение и дружелюбное расставание…
