В студенческие годы Николай Михайлович Быстров был влюблён в одну милую девушку – кареглазую шатенку с тонкой белой кожей и пышным пучком волнистых каштановых волос. Звали её Кариной. Она была довольно высокого роста, с высокой грудью, и голос её был высоким и чистым – голос ангела, шутил Быстров. Карина курила, и они оба часто сиживали в курилке публичной библиотеки на Фонтанке, ведя умные разговоры. Он не помнил чётко, о чём они говорили, но прекрасно помнил, как нежно она улыбалась ему и как, стряхивая пепел в урну, опускала свои тяжёлые голубоватые веки, отороченные длинными, изогнутыми на концах ресницами.
Судьбе было угодно, чтобы на четвёртом курсе они расстались, прожили оставшуюся жизнь в разных городах, и Быстров, погружённый в интересную работу, редко вспоминал о ней. Несколько лет назад через общих знакомых он узнал, что Карина умерла, не оставив детей. Вспомнил её бледное задумчивое лицо и тёмные погружённые в себя глаза, снова ощутил магнетизм её незаурядной личности и снова забыл.
В сентябре 2010-го года уже 69-летний Николай Михайлович приехал в Петербург в командировку на научную конференцию. Два дня убил на слушанье скучных и мелких докладов (кстати сказать, он и своё сообщение считал скучным и мелким), но остаток командировочного срока приберёг для более интересных дел.
В последнее время что-то надломилось в душе Быстрова. Интеллект и творческая способность практически не изменились, и мировоззрение осталось прежним, но пропало чувство, что впереди у него много времени и что где-то там, за пресловутым поворотом перед ним в очередной раз распахнётся дверь в мир новизны, света и счастья. Он нередко стал ловить себя на мысли, что всё прекрасное и радостное осталось в прошлом. И душа старого человека потянулась к местам, где пролетели его студенческие годы – годы, когда он жил мечтами о светлом будущем. Собственно, ради встречи со своей молодостью и приехал он в Петербург, который по привычке называл Ленинградом.
Он знал, что из его близких студенческих друзей в живых остался лишь Димка Макаров. Думая о нём, Быстров вспоминал, как в начале шестидесятых бродил с ним по тёмным улицам великого города и развивал дерзкие идеи о перспективах, которые откроются перед человечеством, когда будут поняты молекулярные механизмы эволюции. Обычно Димка слушал Быстрова рассеянно, больше молчал, недоверчиво улыбался и смотрел куда-то вперёд. Лишь однажды какая-то экстравагантная мысль юного Быстрова изменила поведение Димки: он остановился, внимательно взглянул на приятеля, и, покровительственно хлопнув его по плечу, изрёк: «Далеко пойдёшь, старикашка!» Что Димка сам далеко пойдёт, даже не обсуждалось.
И вот спустя 45 лет они встретились. Быстров с трудом узнал человека, с которым был накоротке все годы студенчества. Димка стал чрезвычайно худ. Синеватая тонкая кожа обтягивала кости его лица. Плохо выбритая нижняя челюсть часто отвисала, открывая жёлтые, будто изъеденные кислотой редкие зубы. Все полчаса их встречи Макаров просидел в старом продавленном кресле, рядом с которым на низком полированном столике лежала потрёпанная толстая книга в зеленоватом выгоревшем переплёте.
– Ну, и на что же ты ухлопал свою жизнь? – не скрывая иронии, спросил Макаров. – Помнится, когда-то тебя интересовали молекулярные основы эволюции. Ну и как? Узнал что-нибудь?
– Кое-что мне удалось, хотя до полного понимания ещё далеко.
– Не далеко, а бесконечно далеко, – сухо отрезал Макаров.
– Ошибаешься, – возразил Быстров, – прогресс в технике анализа ДНК позволит вскрыть механизм эволюции уже в ближайшем будущем.
– Прогресс, прогресс, – раздражённо забухтел Макаров. – Вот слово, которое ослепляло всех нас в 60-х, – он помолчал, успокоился и, глядя в пол, произнёс тоном судьи: – Я убеждён, это дьявол подсунул нам идею прогресса.
– Господи, Димыч, ну причём тут дьявол? У тебя странные шутки.
Димка молчал, мрачно нахохлившись. Было видно, что дьявола он упомянул неспроста.
– Давай сменим тему, – предложил Быстров..
– Давай, – равнодушно согласился Макаров.
– Ты не мог бы сказать, как сложилась жизнь у Карины Титаровской? – спросил Быстров.
Димка вздрогнул, и гримаса лёгкого презрения пробежала по измождённому лицу.
– Ещё не забыл свою любовь?
– Представь, не вполне. Иногда вспоминаю.
– Я, как ты понимаешь, особо не интересовался её жизнью, – не поднимая глаз, пробурчал Макаров. – Знаю только, что вскоре после окончания конторы она вышла замуж за Валеру Позднякова, но через год его бросила. Говорили, не сошлись характерами.
– Чем же она занималась?
– Поначалу Карина работала в нашей лаборатории белка. Тогда мы с нею ещё пересекались. Она, видишь ли, искала вещества, повышающие умственную активность, – Макаров без видимой причины разволновался: – Фантазёрка! Чистая фантазёрка! Подумать только! Мечтала лишить нас потребности в сне. Несла сущую околесицу про райскую жизнь вечно бодрых людишек будущего. Короче, вселилась в неё совершенно непотребная, я бы даже сказал, дьявольская мыслишка – изменить человеческую природу.
– Ну и как? Получилось у неё что-нибудь?
– Да где там! Разругалась в дым со своим шефом; помнишь, был у нас такой Павел Афанасьевич Протинский? Премерзкий тип, скажу я тебе.
– Извини, не помню, точнее, не уверен, что помню, – на момент перед Быстровым промелькнуло бледное лицо, круглые очки в металлической оправе и меньшевистская бородка, но он не знал, точно ли этот образ принадлежал доктору Протинскому.
– После того скандала, – продолжил Макаров, – Карина ушла из университета и устроилась на кафедре физиологии Первого Меда. С тех пор я её, фактически, не встречал… Правда, в конце восьмидесятых мы пересеклись на похоронах Валеры Позднякова. На поминках перекинулись минимальной информацией. Она сказала, что изучает животных, обходящихся без сна. Похвалялась, что якобы нашла молекулярный фактор, ответственный за их вечную бодрость.
– А что случилось потом?
– А потом случилась Перестройка – долгожданная эпоха прозрения,.. кстати, давно обещанная библейскими пророками. Но за позднее прозрение всем нам пришлось, как положено, хорошо заплатить. Финансирование науки, сам знаешь, было урезано в разы, и Карину попросту сократили. Кому нужен ершистый сотрудник, копающий под устои? Но наша нигилистка, видишь ли, жила одной лишь работой. Вынужденное отлучение от привычного дела подкосило её здоровье. Стала пить, курить без меры и где-то в конце девяностых скончалась. Рак лёгких.
Быстров вздохнул:
– Бедная Карина! Выходит, она так и не завершила своё дело.
