Городские огни кажутся настолько недостижимо далёкими, словно до них вообще невозможно дотянуться. Словно невидимые… из другого мира. Из тени, из паутины, из сна – из другого мира, совсем другого. В мире без боли, в котором есть только счастье и нет одиночества, никто не умирает. Этот мир – сказка, но человек любит сказки. Он любит и ценит правду гораздо меньше, чем ложь… Каждый человек… любит этим грешить.
Каждый ненавидит понимать, что крушение детских мечт есть взросление. Нормально ли – быть несчастным?
Я думаю, да.
Так считал и Малькольм, вечно живший от Хеллоуина до Хеллоуина – единственного дня в году, когда он не чувствовал себя таким одиноким. Потому что он ждал её – и ему было всё равно, что он не увидит её ещё много дней.
Но она приходила каждый год, потому что таков был их договор.
Так случилось и в этот раз.
Ночь была тихой, если слово «тихо» вообще в принципе употребимо относительно такого события, как Хэллоуин. Все Святые были награждены в этот день потоком фильмов ужасов в киноленте и толпами мелких любителей шоколадных конфет, а толку? Ничего не изменялось, на следующий день оставались лишь грязные улицы, засыпанные старыми конфетти – жизнь становилась прежде, с её проблемами, с тем, что не было из пучины грёз, а потому никуда не уходило. Люди просто продолжали своё страдание.
Как и Мальком, что вечно не мог найти себе места. Каково это – понимать, что ты одинок, по-настоящему, страшно одинок? Бесполезен, непродуктивен, неинтересен даже самому себе – вот так счастье – понимать, что в двадцать семь ты не добился совершенно, блядь, ничего. Как и все они – эти клерки.
Ночь вступала в свои владения – это была особая ночь. Ни раньше ни позже в году нельзя было свидеться с ней, но сегодня менялось всё. Сегодня граница между правдой и ложью – вымыслом и реальностью, явью и бредом – сама по себе становилась нереальной. Разницу между мечтами и действительностью нужно было понимать, но Малькольм (и, наверное, не только он, я не знаю), не желал мириться со своим одиночеством больше трёхсот шестидесяти четырёх дней в году (о, да, високосные – невыносимы).
Он был молодым, но в глазах его белела старость. Бледный и осунувшийся, он начал рано терять волосы, рано прощаться с прежней белизной зубов, рано нажил себе проблемы с поджелудочной. Курить же было никогда не рано – это Малькольм тоже прекрасно знал. В его тускнеющих от времени глазах, когда-то бывших изумрудного оттенка, сейчас была пустота… и осознание, что этой ночью он вновь её увидит.
Ждать оставалось недолго. Зайдя в гостиную в своей маленькой квартирке, Малькольм разделся, закрыл дверь на ключ и погасил свет от старой маминой лампы. Эта лампа служила ему памятью о том, что когда-то он был ребёнком. Это воспоминание очень ранило. Ему не хотелось, чтобы эта лампа освещала комнату, в которой будет происходить… будет происходить… будет?
