Император неторопливо поднимался по бесконечным ступеням Башни Бури. Владение половиной земель и душ этого мира не освобождало его от простых мирских трудностей. С каждым новым витком лестницы мышцы ног ощущали разгорающееся в них тепло. Сатор любил визиты к жрецам. Каждый месяц он стирал свои сандалии на этом непростом пути, но это было единственное время, когда он мог хоть и ненадолго, но все же сбросить с плеч бремя правления.
Ежемесячная встреча с верховным жрецом была древней традицией, преследовавшей многие поколения императоров. Единение духовной и светской жизни даровало подданным империи веру в лучшее будущее. Между тем Сатор не терял возможности испросить у служителя стихии о личной просьбе. Ни один его подъем к грозовым вершинам не обходился без мольбы о появлении наследника.
Молния разрезала небо метрах в тридцати от лестницы, окружавшей башню. Никаких перил и ограждений здесь, разумеется, не было. Не раз случалось такое, что слабый духом падал в пропасть, так и не добравшись до вершины. Сейчас Сатор даже не вздрогнул, но он хорошо помнил свой первый подъем во время обряда инициации. Тогда ему казалось, что он ни за что не сможет взобраться так высоко, а бьющие молнии обязательно угодят прямо в него, превратив будущего правителя в горстку пепла.
В отличие от консула Клетиса, император предпочитал сохранять на своей голове часть растительности. Выбритые боковины черепа окружали островок густых темных волос, переходящих в косу, свисающую за спиной. Густые брови создавали на его лице ощущение излишней строгости, а каждая черта лица была словно высечена из камня.
Император остановился, чтобы слегка перевести дух и подошел к самому краю лестницы. Сильный поток ветра охватил его тело, но то осталось неподвижным. Внизу раскинулся его город. Он чувствовал, что тот будет принадлежать ему еще с самого детства, но никогда в это по-настоящему не верил. Сатор сомневался в этом, даже когда повел за собой мятежников, а очутившись на троне, сперва несколько растерялся, не зная, что ему делать и как поступать. Тем более не знал, каким правителем он хочет стать.
Далеко внизу, подобно обитателям гигантского муравейника, копошились сотни тысяч существ. Каждый из них был чем-то обременен, чему-то радовался и, без всяких сомнений, считал свое существование особенным, а свою жизнь бесценной. Будь то лант, ялг, хорт или любой другой представитель империи, он верил в собственную значимость и уникальность. Все они были убеждены в несокрушимости той империи, что собрала их под своими знаменами, и Сатор мечтал о том, чтобы хотя бы на мгновение разделить с ними их веру.
Раскинувшийся у его ног город напоминал оставшийся от некогда величественного древа пень. Пусть это сравнение и не льстило Корпаксу, оно все же как нельзя лучше подходило для его описания. Словно символизирующие возраст круги на древесном срезе, линии городских стен так же отражали эпохи развития имперской столицы.
Все началось там, где сейчас стоял Сатор. Первый камень, заложенный в основание Башни Бури, ознаменовал начало великой экспансии. Именно линия Публия стала сердцем, запустившим имперскую кровь практически во все уголки континента. Вобрав в себя жителей из числа покоренных народов, город стал разрастаться, и новые стены очертили границы вокруг линии Аквиния.
Тяжелая война с гномами, орками и эльфами унесла множество жизней, на какое-то время избавив императоров от необходимости расширения Корпакса. Шли столетия, и крупные кровопролитные войны канули в историю. Лишь появившийся в южных землях враг продолжал пить имперскую кровь. Появление линии Тибериуса произошло само по себе. Представители всевозможных народов попросту тянулись к столице не только как к экономическому центру, но и как к месту реализации возможностей. Стремительно обраставший пригородами Корпакс почувствовал необходимость очертить свои новые границы.
Аналогичная история произошла и с самой большой линией Децима. Позднее, желая утихомирить беспорядки, императоры прошлого издали эдикт, очерчивающий границы расселения. Отныне каждый народ мог проживать лишь на строго отведенной ему территории. В первую очередь этот шаг был направлен на локализацию тяжело поддающихся контролю диарков в одной области обитания.
Годы мира способствовали увеличению населения, и уже сейчас в городе становилось тесновато. В начале своего правления Сатор даже не исключал возможности, что его именем будет называться новый уровень стен, но вторжение хаоса внесло свои коррективы. Теперь задачей императора было сохранить для всех этих домов жизни их хозяев.
Имперец сильно устал. Он уже давно бы с радостью отказался от своего титула, но прекрасно понимал, что делать этого не стоит. Любой соперник, пришедший к власти, первым делом посчитал бы своим долгом расправиться с тем, кто в случае чего может стать знаменем, вокруг которого соберутся его оппоненты. О судьбе своей семьи при таком исходе император иллюзий не питал. За свою собственную жизнь Сатор не переживал, но у него была жена, которой он не мог позволить разделить с ним столь печальную участь.
Других родственников у императора не имелось. Родители были казнены по приказу предыдущего императора по вымышленному обвинению в заговоре. Обвинение действительно было безосновательным, но злая ирония судьбы привела к тому, что именно дитя несправедливо осужденных имперцев устроило по-настоящему страшный мятеж, перевернувший страну с ног на голову.
Сатору действительно необходим был наследник. Особенно сейчас, когда пришли новости о возвращении опального консула. Он чувствовал, как власть, подобно песку, просачивается сквозь его пальцы и подхватывается более умелыми руками. Императору нравился Клетис. Тот был истинным воплощением пороков и добродетелей его народа. Сатор же, отомстив за убийство семьи, стал слишком мягок и безучастен ко многим вопросам, требующим жесткости.
Император сожалел о печальной участи тех, кто волею судеб оказывался облечен властью. Сатор с теплой болью в сердце вспоминал те времена, когда он вместе с Клетисом и Морусом мечтал изменить существующий порядок. Если бы тогда кто-нибудь посмел сказать ему, что соратники, которым он, без сомнений, доверяет свою спину, в будущем превратятся в главную угрозу его правлению, он не колеблясь назвал бы глупца безумцем.
Каждый из народов обладал своим проклятьем. У лантов это была врожденная память предков, а у имперцев – непреодолимая жажда власти и насыщения собственных амбиций. Сатор был убежден, что тоже свойство, что позволило его народу покорить весь мир, рано или поздно приведет империю к погибели. Он ненавидел себя за то, что не мог довериться собственным друзьям, несмотря на то, что основания для подозрений у него, несомненно, были.
