Глава 1
Москва конца 18-го века, переживала необычайный экономический подъем. Москвичи и не подозревали, не задумывались, что причиной всему всего лишь несколько продвинутых Торговым Домом "Руковишников и К" технологиям. Они появлялись, к ним быстро привыкали и ускорялись.
Спички, дешевый кирпич, швейная машинка, керосиновая лампа. Все эти «ноу-хау» вошли в повседневную жизнь москвичей прочно и породили вокруг себя поток движения, который все шевельнул и понес.
Поток этот снес половину деревянных строений в следующем 1796-м году и поставил на их место дома кирпичные. Стекольный и кирпичный завод работали в три смены, не успевая удовлетворить увеличивающийся спрос.
Год 1797-й в Первопрестольной ознаменовался коронацией Императора Павла. 5-го апреля, торжествами по этому поводу и… появившейся в обиходе керосиновой лампой. Которое из событий было важнее для Москвы, сказать было сложно.
«Помнишь – это было еще до того, как лампы керосиновые появились»,– говорили обыватели, намекая, что было это в дикие совершенно времена, в потемках, с запечными тараканами и невежеством повсеместным.
На коронацию «хроники» попасть не стремились и на глаза Императору не лезли. А он, обремененный новыми обязанностями, завертелся и забыл о встречах в Гатчине, которые его ни к чему не обязывали и если оставили какой-то след в душе его возвышенной фантазиями неуемными, то очевидно не глубокий.
Императора занимали вопросы политики и внутреннего устройства Империи, которую он получил из рук «почившей в бозе» «маман» в полном развале. В последние годы своего правления «матушка-императрица» предоставила чиновникам-дворянам полный «карт-бланш», практически узаконив взяточничество и казнокрадство.
Дворяне служить государству не желали, получив легитимное право на это указом Императрицы, и Павлу предстояло совершить своего рода государственный переворот. Заставить работать тех, кто служит. И служить тех, кто предпочел службу Отечеству – жизнь праздную.
Павел решил напомнить дворянству, что и право крепостное введено в государстве Российском по одной лишь нужде, чтобы «кормить» служивое дворянство, «за Отечество животы свои не щадящее». Павел провел для этого жесткую ревизию, прежде всего в регулярной армии, выявив при этом отсутствие 50-ти тысяч солдатиков, жалование за которых исправно из казны начислялось.
«Мертвые эти души» кормили воров в эполетах и Чичиков, которого еще не успел придумать Николай Васильевич Гоголь, на фоне этих воров, со своими сотнями прикупленных по «ревизским сказкам» числящихся живыми крестьян, казался шалопаем безобиднейшим.
Из четырехсоттысячной русской Императорской, кадровой армии… отсутствовал каждый восьмой. И это десятилетиями. Офицеры, срочно прошедшие такую же ревизию, отсутствовали на службе без уважительной причине – треть от списочного состава.
Исправно получая жалование – эти «слуги Отечества», даже не удосуживались за ним являться лично в части, к которым были приписаны. Павел безжалостно вышвырнул всех, невзирая на чины и звания. Получив себе множество врагов в собственном государстве.
Дворяне взвыли, народ вздохнул с надеждой. Масонов, которых Екатерина последние несколько лет поприжала из побуждений ей самой до конца не ясных,/толи, как детскую болезнь рассматривая, толи, как старческий маразм/ Павел из опалы вернул, допустив их к кормилу власти.
И это была его самая большая ошибка. Его можно понять. Чтобы управлять Империей, нужны были те самые «кадры». А они насквозь пропитались духом вольтерьянства. Где взять других? Поэтому он гнал и возвращал, даже таких негодяев, как Зубов Платон, поручая им дела государственные и посты не самые последние, в иерархии чиновничьей.
Павел вскакивал в четыре часа утра и пытался везде успеть, подгоняя неустанно, всех кого мог. И был одинок. Он чувствовал это. Оглядывался и, видел учтивые лица придворных, которые смотрели на него преданными глазами, с тоской вспоминая времена «матушки-императрицы».
Когда жилось им куда как вольготнее и, воровать из казны можно было чуть ли не в открытую.– «Черт бы тебя подрал»,– думал каждый второй чиновник, не считая первого, когда вынужден был идти на службу к пяти часам утра.
«Закручивание гаек» – это не от вредного характера Павла. Это от бессилия. Он понимал, что кругом скрытые противники и саботажники – заставляя их жить так, как хочет он. По Регламенту.– «Пусть помучаются скоты»,– думал он. Его потом выставят сумасшедшим, психом вздорным и непоследовательным в своем законотворческом энтузиазме. Но это всего лишь попытка оправдать убийство «не хорошего человека».
Будто у заповеди Библейской «Не убий» появилась ма-аленькая поправка в веке 18-ом. «За исключением», в которой некоторые люди, по своим качествам, из заповеди этой удалялись.
Клеветники не понимают, что не потому «Не убий», что будет «убитый», а потому «Не убий», что будет «убийца». Убийцы, во все времена, оправдываются. Оправдываются временем и современниками, оправдываются перед людьми-судьями и потомками. Ведь оправдываются же? Зачем? Из страха.
Совершенное убийство меняет человека. Оно воздвигает стену непреодолимую между ним «до убийства» и им же «после него». Судьбы этих людей не завидны, все они кончают свои дни на Земле мерзко. Ни какая власть, чины, сокровища не могут завалить эту пропасть, которую человек роет собственными руками, всю свою никчемную жизнь, подавая пример следующим за ним толпам негодяев.
Император Павел царствовал всего четыре года, поставив точку в истории России с оглавлением 18-ый век. Страна шагнула в новый век, под предводительством людей облеченных властью, на подошвах которых запеклась царственная кровь. Повели! Куда?
Н.В.Гоголь воскликнет, сравнивая Русь с «птицей-тройкой» – "Куда несешься! Дай ответ? Не дает ответа!"– и теперь, когда век 19-тый и 20-тый пронеслись, опять этот же вопрос "Куда несешься?" Задают уже современники. Веку 21-му.
А куда на самом деле? Может быть, чтобы ответить на этот вопрос, нужно всего лишь оглянуться назад? Это Гоголю простительно задавать такие вопросы, в которых скрытый ответ. Он-то знал куда.
Потом в школах советских детишек будут заставлять учить наизусть эти его вопросы. Обнаружив в них поэзию неизъяснимую и скрытую критику назревающего в России капитализма, заклейменного гением в «Мертвых душах».
Напишут сотни диссертаций на эту тему и не оставят без внимания ни одной буквы. Приколотив, здоровенными гвоздями идеологическими, бедного Гоголя к кресту Истории.
На которую нужно смотреть не урывками, а целиком. И не нужно для этого все знать и иметь доступ к вожделенным, закрытым архивам. Там ничего нет такого, что изменит Историю. Она уже есть. И мы живем в ней изо дня в день. А те причины, которые породили сегодняшние следствия, их не спрячешь за семью замками. «Пророков нет в Отечестве»,– сказал Христос в Назарете. На две тысячи лет – этой фразой, предвосхитив все исторические труды, всех историков. Любому из них она «Эпиграф» и «Эпитафия».
