Когда охотники за тенями пришли в Коломыю, никто не подозревал, насколько их появление изменит жизнь обитателей городка. «Нас не интересуют тени, – говорили местные, – для нас имеет значение только человек и солнце, его освещающее».[1]
После окончания Второй мировой войны я был еще ребенком, и, тем не менее, однажды я со всей очевидностью понял: если мы боимся собственной тени, то можем убежать от нее, заставив себя все время молчать, но можем и спрятать ее в глубине себя, выставив на свет ту часть нашего «я», которую окружающие будут не против увидеть.
…Пьеро постоянно говорил об отце. Ежедневно в школе он рассказывал о жизни своего героя и даже иногда прерывался во время партии в шарики, чтобы добавить какую-нибудь деталь к своему рассказу. Провансальская деревня Бастидон все еще кровоточила мужеством сорока участников движения Сопротивления, казненных в июне 1944 года немецкими солдатами. Мать Пьеро рассказывала, что ее муж «погиб в конце войны», и ребенок буквально раздувался от гордости, что у него такой отец. Я не случайно сказал «что у него такой отец», а не «что у него был такой отец», поскольку его отец все еще как бы оставался жив – в историях про то, как в верховьях Вара вербовали добровольцев. Мы, дети, искренне радовались тому, что по стечению обстоятельств некоторые местные жители влились в отряды маки, а другие стали связными. Об этом времени снимали фильмы, писали книги, которые активно обсуждала общественность, все наши мужчины были отважными, военная кампания, в которой они участвовали, – блистательной, и расстрелянный отец Пьеро был частью нашей героической истории. Пьеро чувствовал себя счастливым. Он весело подрастал рядом со своей доброй матерью и кормил школьных товарищей восхитительными историями о партизанах Бастидона.
Когда пятьдесят лет спустя появились охотники за тенями, они перерыли архивы мэрий, больниц и комиссариатов, что помогло им обнаружить следующее: на самом деле отец Пьеро был расстрелян… за пособничество оккупационным войскам – он играл не последнюю роль при арестах многих членов движения Сопротивления.
Узнав это, Пьеро умер. Его душа погибла, смертный приговор ей был приведен в исполнение.
Он ни в чем не упрекнул свою мать, которая, по сути, не совсем уж ему и врала. Она просто кое-чего недоговаривала, чтобы не ранить ребенка. «Твой отец погиб в конце войны…» Женщина повесила в прихожей в рамке фото мужа – мужчины, которого Пьеро никогда не видел старым. Ребенок полюбил монстра, и эта любовь давала ему силы! На самом деле он конечно же не любил монстра, а просто обожал память о своем бесстрашном отце, одном из тех французов, что стали легендой, – одном из бастидонских маки! И никто не думал разочаровывать ребенка до того момента, когда охотники за тенями вытащили на свет убийственный архив. Пьеро ни единым словом не обвинил отца, мать или убитых жителей деревни. Он попросту не смог больше ни говорить, ни слышать ничего, что было хоть как-то связано с партизанами. Он собирался снять со стены фотографию, на которую каждый день, проходя мимо нее, в течение пятидесяти лет смотрел, испытывая чувство гордости. Но потом Пьеро отказался от этой идеи, поскольку именно фотография помогала ему отождествлять себя с прежде обожаемым им человеком. Тот отец, что все еще жил в нем, очень ему помог. Пьеро никогда не любил этого монстра, но поклонялся образу своего смелого отца, слава которого по окончании войны только выросла.
В конце концов Пьеро оставил фотографию в рамке на своем месте, но теперь каждый раз, проходя по коридору, чувствовал, как некая внутренняя сила заставляет его отворачиваться, чтобы не встретиться с отцом взглядом. Найденный архив изменил историю этого человека, перевернув с ног на голову представления Пьеро о том, что же происходило во время войны. Вместо гордости он теперь испытывал стыд, радость сменилась скорбью, и эти новые эмоции еще больше отравляли ему жизнь, когда он думал, о том, что друзья больше не хотят его знать. «Он изменился, – считали те. – Перестал вести себя так, как прежде. Замкнулся, избегает людей и больше не интересуется фактами о движении Сопротивления».
История любой жизни может быть по-своему безумной. Одна-единственная жизнь способна стать почвой для сотни рассказов, и, когда вы начнете свое повествование, лгать не придется. Однако документальное свидетельство, письменное подтверждение, несколько строк текста способны превратить фантазию в реальность.
Убивающая фраза. Исцеляющие документальные свидетельства
Эмили родилась в 1944 году в сиротском приюте Данфер-Рошфо в Париже. Брошенная сразу после рождения, как это часто случалось во времена режима Виши (десять процентов всех рожденных в провинции и пятьдесят процентов – в Париже, в квартале Монпарнас, появились на свет вне брака[2]), она была передана на воспитание в приемную семью, существовавшую на то пособие, которое платили за воспитание детей, взятых из «Ассистанс публик». Приемная мать, будучи слаба здоровьем, постоянно испытывала недомогания, и это позволяло ей окружать себя людьми, которые о ней заботились, списывая любые проблемы на свое плохое самочувствие. Эмили не исполнилось и десяти, а она уже вовсю занималась домашним хозяйством и ухаживала за вечно больной матерью. Девочка обожала своего приемного отца, без устали трудившегося в поле. Все шло как нельзя лучше. Однажды, когда отец и дочь рыбачили, сидя рядом в лодке, девочка спросила, кем были ее настоящие родители. Мужчина спокойно ответил: «Твоя мать была шлюхой. Она бросила тебя, чтобы уйти с бошем».
В лодке, медленно плывшей по течению, воцарилось молчание. Позднее, дома, никто даже не заподозрил, что в душе малышки, несмотря на ее всегда улыбчивое лицо и веселый внешний вид, поселилось невероятное страдание.
Пятьдесят лет спустя, готовясь выйти на пенсию, Эмили решила узнать больше о своих корнях. Женщину сразу же ожидал сюрприз: оказывается, достаточно было всего лишь написать в мэрию, встретиться кое с кем из соотечественников, заставших войну, порасспросить соседей – и ее страдания вылились в захватывающее детективное приключение. Эмили много путешествовала, переживала приятные моменты, встречаясь с другими людьми, тоже разыскивавшими близких, такими же увлеченными и пытливыми, как она сама, и теперь ей требовалось нечто большее, чем всего лишь одна книга или один документальный фильм, в котором рассказывалось о Второй мировой войне.