Чем измеряется любовь?
Как вас любили, много или мало?
Вам попадало в глаз иль в бровь?
Хватало вам любви? Недоставало?
Вас утомляло, если через край…
Кому любовь нужна, когда в избытке?
Кому он нужен, ежедневный рай,
и настежь растворенные калитки,
и души настежь? Затворяйте души!
И, губы закусив, молчите о любви!
И вот тогда, молчание нарушив,
вам головы повинные свои
любимые положат, как на плаху,
на ваши руки, сложенные в крест,
и снимут распоследнюю рубаху,
и о любви споют. Прощальный жест
куда весомей преданного взгляда.
Что не дают, так хочется схватить.
Тому, что есть, не молятся. Не надо.
Теряя, говорят: так легче жить…
Все написанное далее есть вымысел автора. Всякие совпадения случайны.
Начало последней главы
ВЕРА
Дождь каким-то непостижимым образом забирался под зонт и хлестал по лицу, как бы Вера ни опускала его против ветра. В конце концов она это делать перестала. Так оно даже и лучше. Холодные капли смешивались с ее жгучими слезами, и горящее лицо остужалось. Кроме того, редким прохожим даже в ум не могло прийти, что Вера плачет. Она изо всех сил давила в себе всхлипы, но они все равно прорывались. Хорошо, что никому до этого не было дела. Насквозь промокшие люди спешили побыстрей юркнуть в распахивающиеся двери автобусов, троллейбусов, зайти в магазин или метро. Одна Вера не спешила укрыться от дождя. Пожалуй, она так и пойдет к дому через весь город пешком. Идти минут сорок. Может быть, за это время слезы иссякнут, и рыдания как-нибудь сами собой захлебнутся. Не может же человек рыдать сорок минут подряд. А то, что она вымокнет, тоже неплохо. Все-таки на дворе конец октября. Может, удастся капитально простудиться, заработать двустороннее воспаление легких и… умереть. О! Это был бы самый лучший выход из положения! Но ей вряд ли так повезет. Ей теперь вообще никогда и ни в чем не повезет. Кончилось ее время. Все кончилось.
Вера шлепала прямо по лужам, потому что двустороннее воспаление за рубль двадцать не купишь. Надо хорошенько потрудиться, чтобы его заработать.
Джинсы были мокры уже почти до колен, но она не чувствовала холода. Она чувствовала только тянущую, сосущую тоску в груди и гнетущее ощущение конца.
Когда Вера видела в кинофильмах проход отчаявшейся героини по многолюдной или пустынной улице в солнечный или такой же, как сегодня, дождливый день, ей всегда хотелось оказаться на ее месте. Можно даже без зонта, как героиня, если, к примеру, дождь. Еще бы! Идет себе красавица с полными слез прекрасными глазами, что означает: у нее в сердце большая любовь, которую предали, обманули и растоптали. Во-первых, завидно тому, что у нее есть большая любовь. Во-вторых, ее переживания по поводу предавшего ее возлюбленного возвышенны и чисты. К тому же понятно, что этот возлюбленный мизинца ее не стоит и очень скоро найдется тот, кто эту женщину оценит наконец по достоинству и полюбит на всю оставшуюся жизнь. В-третьих, ее в меру молодое лицо, опутанное сеткой мокрых волос, прекрасно даже в струях дождя. Капли жемчужинками блестят на щеках и высоком умном лбу. Облепившее ее платье, промокшее насквозь, обрисовывает отменную фигуру с высокой грудью и идеальными бедрами. В-четвертых, ее проход непременно сопровождает красивая и одновременно надрывная мелодия, пробирающая до костей и вызывающая у зрителей ответную слезу сочувствия, сопричастности и даже личные интимные воспоминания. А если еще все это красиво снято оператором в необычных ракурсах и каких-нибудь косых лучах, то, глядя на несчастную женщину, Вере всегда хотелось воскликнуть: «Везет же людям!»
И вот теперь можно снимать ее собственный проход по дождливому Питеру. Вряд ли кому захочется оказаться на ее месте. Во-первых, она с зонтом. Во-вторых, на ней не откровенное платье, а забрызганный плащ и прилипшие к ногам стандартные синие джинсы. На мокром лице наверняка потеки косметики, а не жемчужные капли. Да и само лицо оставляет желать лучшего. Ему, этому лицу, уже сорок пять. Конечно, сорок пять Вере никто не дает, но сама она помнит свой возраст абсолютно твердо и отчетливо видит в зеркале все его приметы и проявления. В-третьих, вместо музыки у Веры в ушах какая-то странная пульсация и шум. И не дождя. И не городской. Она и не слышит-то ничего, кроме этого странного, давящего на уши одной навязчивой нотой низкого звука. Он перекрывает даже ее сдавленные рыдания.
Но самое главное, конечно, не в этом. Оно в том, что Вера потеряла все разом. Вообще все. У нее больше ничего нет. И никто не вернет. Нет такого сценариста, который переписал бы заново сценарий ее жизни. Нет такого режиссера, который поставил бы новые мизансцены. Нет оператора, который снял бы ее счастливый проход по этим же самым улицам Санкт-Петербурга. У нее вообще ничего нет. И никого. Она одна. Абсолютно. А начиналось все банально…
– Верочка, оставь ты, наконец, этот идиотский дебилизатор! Хуже телевизора, честное слово! – крикнул из кухни муж, и Вера с неохотой оторвалась от экрана компьютера.
Она только что написала сообщение и ждала ответа. Впрочем, можно, пожалуй, пойти поужинать. Пусть ответное сообщение повисит нераскрытым, а ее визави потомится. Полезно.
– Гляди, что я приготовил! – Андрей выставил на стол кастрюльку, в которой исходила душистым паром картошка с мясом, и добавил: – С укропчиком! С петрушечкой! Одним запахом только можно напитаться! Давай тарелки!
Вера достала из сушилки две тарелки с красными ободками и поставила на стол. Пахло действительно очень аппетитно. Она положила дымящиеся горки мясной картошки себе и мужу, а он тут же посыпал их мелко нарезанным зеленым луком.
– Может, тяпнем под картошечку винца? – предложил Андрей. – Еще осталось немного с твоего дня рождения. Давай?
– Давай, – согласилась Вера. Почему бы под хорошую еду и не выпить чуть-чуть?
– Итак… за нас! Скоро нам с тобой двадцать пять! Серебряные медалисты! Ты, надеюсь, помнишь?
– Конечно.
– Как будем отмечать?
– Не знаю… Сходим в какой-нибудь ресторан. Вдвоем.
– Ну ты даешь, Вер! Это ж, как ни крути, серьезный юбилей! Надо позвать друзей. Не простят! Про родственников уж и не говорю. Помнишь, как все ломились к нам на двадцатилетие свадьбы?
– Конечно помню. А еще помню, как ты приволок домой кучу ненужного фарфора!
– Ну дык… свадьба-то была фарфоровой!
– Ну и подарил бы фарфоровую чашку!
– Скажешь тоже – чашку… Двадцатилетие совместной жизни – это тебе не какой-то занюханный день рождения! Это ж понимать надо! Не все доживают!
Вера расхохоталась.
– Ага! Зато у нас теперь фарфоровых серви-и-изов… – протянула она и нежно потрепала мужа по щеке, – как грязи! Еще тот, самый первый, свадебный, до конца не добили! А ты приволок и синий, кобальтовый, потом белый с розами… Родственнички удружили двумя кофейными, совершенно одинаковыми…
