Полдюжины мужчин устало развалились в откидных креслах у стен спального корпуса на ранчо «Застава Y». Все они были, как на подбор, мускулистые, загорелые и ясноглазые. Их лоснящаяся кожа и гладкие волосы были влажными после недавнего омовения – все они только что поужинали, а перед ужином на ранчо полагалось принять душ.
Один из них пел:
На склоне Хеглер-горы, на склоне,
В тени от дерев мы сидели вдвоем.
Звенели поводья и ржали кони.
И тут он взглянул на меня со смешком.
– Тут кто угодно рассмеется! – перебил один из слушателей.
– Захлопни пасть, – оборвал его другой. – В прошлом году я триста шестьдесят пять раз слышал эти куплеты, но не намерен пропустить ни слова и теперь!
Между тем сладкоголосый певец невозмутимо продолжал:
«Вот город, гляди», – он глотнул из бутыли,
На россыпь лачуг внизу указав.
Потом мы долго в тиши курили,
И он невесело мне сказал:
«Меня поджидает внизу один парень,
Ковбой, получивший за жизнь мою мзду.
Не боишься спуститься в городишко ничтожный,
Посмотреть для забавы, что творится в аду?»
Один из компании – высокий смуглый человек – встал и потянулся, зевая. Пожалуй, в выражении его лица было что-то зловещее. Он редко улыбался, а говорил в трезвом состоянии еще реже.
Этот человек – звали его попросту Быком, а имя, данное ему при рождении, если кто и знал, то давно забыл – был бригадиром уже больше года. Если не вспоминать два-три кутежа, во время которых он нечувствительно устроил стрельбу в соседнем городе, это был отличный начальник: непревзойденный наездник, хорошо знающий пастбища, понимающий в скоте и всегда готовый к тяжелой работе.
Последний раз он упился до невменяемости полгода назад. Правда, время от времени, когда кому-то удавалось пронести флягу-другую из города на ранчо, он выпивал – но самую малость. Его воздержанность во многом объяснялась тем, что Элиас Хендерс, хозяин ранчо, пригрозил разжаловать его за следующее бесчинство. «Видишь ли, Бык, – сказал он, – мы самая большая компания в этой части страны и не можем позволить себе дурной репутации. А если бригадир „Заставы“ как ни в чем не бывало палит в близлежащем городе, как какой-то новичок, ушибленный пыльным мешком, – это и есть дурная репутация. И ты это брось! Второго предупреждения не будет».
Бык знал, что старикан не склонен повторять, и потому долгие шесть месяцев был паинькой. И дело было не только в желании удержаться на посту бригадира – мнение молодой Дианы Хендерс имело для молчуна гораздо больший вес, чем мнение ее престарелого папаши.
«Мне стыдно за вас, Бык», – сказала тогда она – и больше недели отказывалась от верховых прогулок с ним. Этого уже было более чем достаточно, но, как будто в насмешку, она еще и несколько раз ездила кататься с новым парнем, недавно прибывшим с севера и охотно принятым Быком на работу, чтобы заполнить вакансию.
С самого начала этот северянин не понравился Быку. «Слишком смазлив, чтобы быть хорошим ковбоем», – заметил философски один из старейших работников. Поначалу новичок, в самом деле чересчур миловидный, вызывал враждебность, однако сумел доказать, что он вполне нормальный парень, и бригада приняла Хола Колби, невзирая на его густые черные волосы, орлиный профиль, белоснежные зубы и смеющиеся глаза.
А певец все пел:
«В аду я еще не бывал, пожалуй,
Стоит сходить», – я ему сказал.
А он ответил: «Мне нужен свидетель,
Который заметит, кто первым стрелял».
– Пойду-ка я спать, – протянул Бык. В этот момент поднялся Хол Колби.
– Я тоже, – сказал он, направляясь вслед за бригадиром на ночлег.
Уже стоя у своей койки, он вдруг повернулся к Быку, снимающему шпоры. Губы красавчика растянулись в приятной улыбке.
– Взгляни-ка сюда! – прошептал он, а когда тот повернулся к нему, засунул руку под вещмешок, служивший ему подушкой, и вытащил на свет божий флягу объемом чуть больше пинты. – Хочешь промочить горло?
– Думаешь, не хочу? – бригадир пересек комнату и подошел к койке Колби. Сквозь открытое окно в комнату доносились протяжные звуки нескончаемой баллады Техасца Пита:
Если спросит судья, кто же первым стрелял,
Честный парень – такой, как ты, – нужен мне.
А этот бедный гусак – все равно уж мертвяк
С сорока пятью дырками в мертвой спине.
– Пей, дружище, – пригласил Колби.
– Та еще отрава, – произнес Бык, утираясь обшлагом и возвращая флягу собутыльнику.
– Не так и плохо для дешевого кукурузного виски, – возразил Колби. – Еще по одной? – Но бригадир покачал головой, отказываясь. – Да забей ты на все! Вполне приличное пойло.
А Техасец Пит все пел:
Мы не болтали. Когда жребий брошен,
Настоящий мужчина скор, как стрела.
Мы закурили и больше ни слова
Не сказали, скакали, натянув удила.
Мы спустились с горы, придержав лошадок,
Нам путь к дощатой хибаре был краток.
Кому-то нальют, а кого-то убьют
Под вывеской блеклой «Ковбойский приют».
Бык выпил еще – на этот раз порция была больше – и, сворачивая самокрутку, присел на край койки Колби. Он явно был расположен поговорить – виски, как обычно, прорвало плотину его молчания. Низким, хорошо поставленным голосом он рассуждал о прошедшем рабочем дне и планах на завтра. Хол Колби охотно поддерживал разговор – не то чтобы ему нравился Бык, но, подобно многим другим, он был заинтересован в хороших отношениях с бригадиром.
А из окна доносилось:
Там счастливчик-Громила держал кабачок,
В основном предлагая бекон на бобах.
«Боб, неси-ка еду! Ощущаю нужду
Отпустить посвободней ремень на штанах!»
Мы стаканы наполнили и закурили,
Тут явился Боб, конопатый хитрец.
А когда животы мы жратвою набили,
Билл сказал: «Покажи нам дорогу, отец!»
Между тем Бык вскочил на ноги.
– А чертовски приятная штука, Хол! – заявил он. К этому моменту фляга уже опустела, и бригадир был основательно пьян.
– Подожди минутку, сейчас я достану еще одну. – Хол снова запустил руку под свою «подушку». Бригадир заколебался:
– Пожалуй, я уже достаточно принял…
– Да ты еще вообще ничего не выпил! – настаивал Колби.
Надо сказать, что песни Техасца Пита страдали от многочисленных остановок и заминок, проистекающих из-за споров, в которых Пит принимал непременное живейшее участие. Но как только в беседе наступало временное затишье, он возобновлял свои сизифовы усилия, на которые никто не обращал ни малейшего внимания. Пита удостаивали разве что мимолетной насмешки.
Однако сладкоголосый певец никогда не останавливался на середине строфы, но лишь в ее конце. И как бы долго ни длилась пауза – пусть даже несколько дней, – певец всегда начинал со следующей строфы, без малейшей нерешительности или каких-либо повторов. Вот и теперь, пока Бык и Колби пили, Пит продолжал:
Притон, в котором нас ждут сейчас,
Имеет дурную славу давно.
