Жаба поднял нас ни свет, ни заря – в одиннадцать часов утра. Мы как раз накануне отыграли концерт на корпоративе и, судя по рожам друзей, больше похожих на жёваную промокашку, детали сего мероприятия в их патлатых головах не отложились. Жаба – Степан Михалыч, продюсер, получивший подпольную кличку за жуткое жлобство и одутловатую, вечно недовольную физиономию, взирал на нас с видом разочарованного родителя.
– Какого хрена? – выразил общее мнение басист Зверь, известный в миру как Витя.
Прозвище полностью отражало натуру: Витёк был дик и необуздан как на сцене, так и в жизни, и весьма скор на расправу. Когда он пребывал в раздражённом состоянии, то лишний раз драконить Зверя не рисковала даже я.
– Ранняя пташка съела червячка, – наставительно поднял вверх палец Жаба.
Он вообще любил цитировать всякие пословицы и народные мудрости. То ли считал, что так выглядит солидней, то ли свои мысли были в дефиците.
– Ага, зато еще более раннего червячка сожрали, – напомнила я о другой стороне медали.
Нога затекла, спина болела, а всё почему? Потому что спать надо в кровати, а не развалившись в дрянном кресле захудалого гостиничного номера. Жаба опять решил сэкономить и снял для нас один номер на пятерых. С одной стороны, цена, которую запрашивали за эту халупу, была явно завышена, и тратить лишние деньги никто не хотел. С другой, всех уже изрядно достали эти подростковые ночёвки в спальниках. Единственная кровать, которую ребята честно мне уступили, так воняла дешёвым кондиционером для белья, что после моего отказа занять её рискнул только Витя. И, судя по недовольной роже и почёсываниям, он уже жалел о вчерашнем решении.
– А ты вообще не умничай, – Жаба с готовностью переключился на меня, – Вместо того, чтобы тусоваться тут с этими бухающими обалдуями, лучше бы сходила в SPA-салон, привела себя в порядок. Мне твою рожу ещё продавать, между прочим.
– Не надо меня продавать, – возмутилась я, – Ни в расчленённом виде, ни целиком.
– Да кто тебя такую купит, – горестно отмахнулся продюсер, – Хоть бы сиськи нарастила, чтоб публике было на что посмотреть. Я и операцию оплачу, – с надеждой завёл старую пластинку Михалыч, за что был немедленно послан в давно известном и хорошо изученном направлении.
– Да что ты к ней пристал-то? – подал голос Юрка Чарский, наш неформальный лидер, соло-гитара, бэк-вокал, а также «глас народа» по бытовым и денежным вопросам. А по совместительству – чемпион по поглощению алкоголя.
Его тощая, покрытая татуировками рука, похожая на паучью лапу, высунулась из-под разложенного на полу спальника, вмещавшего Чарского и, судя по стеклянному дребезжанию, его опохмелку. Рука сдвинула край спальника, явив миру помятую физию Юрика.
– Ты, Михалыч, с попсой переобщался, – Чарский встал и, не обращая внимания на Жабу, подошёл к зеркалу.
– Ну и рожа… – Юрка брезгливо скривился, глядя на своё отражение, – Так вот, Михалыч, мы – рокеры, можно сказать, последние из могикан уходящей эпохи настоящей рок-музыки. А ты хочешь, чтобы у нас со сцены вместо текста сиськи из декольте выпрыгивали. Давай уж определяйся, что тебе нужно: рок или стриптиз…
– Одно другому не мешает, – сварливо ответил Жаба, но вопрос хирургического вмешательства в творческий путь группы отложил до лучших времён.
– Хорошо, – Чарский брякнулся на пол рядом с моим креслом и недовольно воззрился на Жабу. – Переходим к следующему вопросу: какого рожна ты нас поднял в такую рань? Мы, бляха-муха, вчера на этом корпоративе грёбаном до двух ночи лабали, потом квасили, а ты оклематься спокойно не даёшь! Мы такими темпами ласты склеить можем, дядя! Будешь себе новых питомцев искать, – недобро предрёк Юрка. – Короче, если не концерт какой – делов сегодня не будет. У нас вон башки с бодунца трещат так, что на улице слышно. Вить, пихни Гарика, а то всю движуху проспит!
– Я не сплю, – не открывая глаз, отозвался ударник. – Просто чего зря воздух сотрясать? Михалыч, Юра дело говорит. Ты лучше бабки отсчитай, что нам причитаются, и дай оклематься. Лично я вообще вставать минимум до обеда не намерен.
– Всё вам деньги подавай, – при мысли, что надо отдать кому-то денег, у Жабы разом начинали болеть сердце, печень и давно зарубцевавшаяся язва. – И думать не хотите, как их заработать. Я кручусь, как пчела, договариваюсь, ищу для вас интересные предложения, а вы… – Михалыч тяжко вздохнул и обречённо махнул рукой.
– А мы, – согласно закивал Чарский, – гады-сволочи-паскуды, ага. Михалыч, ты это, говори, да не заговаривайся, лады? Ты на нас бабло рубишь, как Карабас, мать его, Барабас, так что не изображай благодетеля при тунеядцах, ага?
Тут Юрка сильно преувеличил. Записанный на дешёвой аппаратуре альбом продавался, мягко говоря, плохо, только среди городских поклонников группы, а основной заработок мы получали с живых выступлений на корпоративах, свадьбах и прочих местных мероприятиях. Ясное дело, отмечающей публике наше творчество было как-то по барабану, но с живой музыкой у нас в захолустье дефицит, а выпендриться хочется всем. Вот и кочевали мы с юбилея Фиделя Рачиковича на свадьбу Асгхал Епрекян, а потом мчались на корпоратив ООО «Рога и копыта». Спросом мы пользовались в основном как кавер-группа, исполняющая старые хиты, перешедшие в разряд общественного достояния и не охраняемые авторскими правами. Но и песни нашего сочинения имели успех у публики. Правда исполняли мы их в основном во второй половине вечера, когда набравшаяся до полного изумления публика уже плевать хотела, что слушать и под что танцевать. Душу отводили на местечковых концертах, но сборов с таких хватало аккурат на дорогу, жратву и скромное празднество, а кушать хотелось каждый день.
Собственно, если бы мы в лихой час не встретились с предприимчивым Михалычем, не видать бы нам и того. Как водится у большинства музыкантов, творчество мы плохо совмещали с предпринимательством. Не было в нас деловой хватки или торговой жилки, так что Михалыч стал для нас хоть и сомнительным, но спасением. Да и мы для него тоже: в наш век растущей безработицы бывший работник городского дома культуры не мог рассчитывать на нормальную должность. А тут он набрал себе четыре коллектива разной музыкальной направленности и вовсю крутился, обеспечивая нас работой, а себя – процентами. Так мы и жили, без особой любви, но с чётким осознанием взаимной необходимости. И ведь, что самое обидное, мы хорошо играем, вот только раскрутка в теле и радиоэфире стоила столько, что надежды выбиться в люди таяли с каждым днём.
– Мы своё отработали полностью, – продолжал тем временем Чарский, – так что будь добр – деньги на бочку, и прекрати строить из себя ограбленного одесского еврея.
