B.N., following to him
Человек – причина.
Дела его – повод.
Такого этот огромный дом еще не видел.
Косматый, грязный, пожилой мужик в растоптанных рваных ботинках без шнурков низко склонился над остывшей кастрюлей с пельменями и вылавливал их, холодных и скользких, огромными руками с кривыми траурными ногтями. Он громко чавкал и сопел носом, похожим на сизый картофельный клубень. По нечесаной бородище стекали искрящиеся капельки бульона, словно бисер обсыпался из его почти беззубой пасти.
Мужик покосился на дверь и увидел, что там возмущенно замер старик в белом, как снег, фартуке. Он был щуплым, а животик у него круглым и аккуратным, будто пришитым под узкой грудью.
– Я щаз, щаз…, – пробасил мужик, заталкивая в рот рукой сразу два аккуратно скрученных холодных мелких пельменя, – Голодно, дед! Три дня не жрал…
– Ты, как здесь, сволочь! – только и молвил старик и швырнул на кафельный пол полотенце, которое держал в руке, когда заглянул на шум в кухню.
– Погоди, отец! Христом богом прошу! Я это…, быстро щаз…и пошел… – грузный бородатый мужик ещё ниже склонился над кастрюлей и торопливо зачерпнул несколько скользких пельменей, видимо прямо со дна.
Один пельмень сноровисто вывернулся было из его грубых пальцев, но мужик оказался проворнее – он подхватил его ладонью другой руки и тут же заправил и в без того набитый пельменями рот.
Старик вдруг пружинно подпрыгнул на месте и заверещал срывающимся голосом:
– Охрана, мать вашу! Охрана!
– Чего орешь, дед! – мужик отпрянул от огромной, как дом, плиты с кастрюлями и замахал рукой, – Я того…, пошел уже… Ну, похавал маленько… Говорю же, не жрал три дня… Да не ори ты! Я тебе, если хочешь, потаскаю чего-нибудь… Дров нарублю…
– Какие дрова, гад! – старик продолжал кипеть от возмущения, раскаляясь всё больше. Однако приблизиться к грязному, бородатому мужику явно опасался. Он, чуть приседая и суча ногами, отступил в серую тень коридора за дверью.
Теперь был виден только его кругленький животик, и не успевшая исчезнуть вслед за телом нога в клетчатой штанине и в синем тапке с задником.
– Охрана! – еще громче заорал старик и тут же влетел в кухню обратно. Его туда грубо втолкнули двое крепких мужчин в темных костюмах, при узких галстуках, в свежих белых рубашках и с прозрачными трубочками, тянувшимися к уху от компактных радиостанций во внутренних карманах.
Мужчины были высокими, коротко стриженными, широкоплечими, с одинаковыми серыми ненавидящими глазами. Один из них – явно старше второго. К его аккуратно стриженым вискам уже прикипело легкое серебро.
– Стоять, сука! – крикнул тот, что помладше, и мужик увидел, как в его руке мгновенно засиял длинноствольный, изящный, как юный красавец, серебристый пистолет.
Он сделал два быстрых шага к бородатому мужику, но второй, старший, с кривой усмешкой крикнул ему:
– Э! Не трожь! Он вшивый, должно быть!
Тот, что был с пистолетом, замер и растерянно посмотрел на товарища.
– Слышь ты…, обезьяна! – строго произнес старший, – На пол опустился. Быстро! На четыре точки! Не понял, что ли! Сейчас башку проковыряем…
Бородатый, оказавшийся ничуть не меньше ростом, чем оба мужчины, обтер тыльной стороны руки сильно щербатый рот и согласно кивнул.
Он неспеша присел и уперся руками в кафельный пол, словно спортсмен на низком старте. Оба мужчины тут же расступились и теперь у обоих в руках были пистолеты, только у второго, старшего, оружие было больше, тяжелее, и цвета – черного.
– Падай на кафель, сука! Лежать, не шевелиться, мразь!
Мужик, кряхтя, растянулся на холодном полу, вытянув вперед грязные, полные руки. Мужчины с брезгливостью посмотрели на эти огромные, словно, звериные лапы, на нечесаный затылок, на ноги, похожие на два покосившихся столба (на них были грязные, серые брюки), на широкую спину в сильно потертой куртке стального цвета.
– Тварь! – не выдержал один из них, старший, сплюнул на пол, но тут же сконфуженно посмотрел на деда, вздрогнувшего от плевка, и виновато растер влажный след носком черного, идеально вычищенного полуботинка.
– Извини, Карлыч, душа не вынесла! – буркнул он.
– Извини, извини! – вновь возмутился оживший дед, – Один жрет прямо из кастрюли, другой на пол харкает…, как деревня какая! А потом – извини, понимаешь! А Карлыч должен за вами, за дармоедами, пол драить!
– Да ладно тебе «драить»! – смущенно хохотнул второй мужчина, поигрывая серебристым пистолетом в руке, – Вон Саид твой, таджик, с утра до ночи трет, трет…
– Много ты знаешь, остолоп! – взвинтился дед, брызгая слюной и даже чуть подпрыгивая на месте, – А этого кабана кто сюда впустил?! Теперь дезинфекцию делай… Что Барон-то скажет!
Тот, что был с серебристым пистолетом, обескуражено потер им переносицу и тяжело выдохнул.
– Теперь вздыхаешь!
– Давай, мы ему наваляем для порядка, – предложил старший мужчина, – Чтоб дорогу сюда забыл… А Барон, он чего! У хозяина своих дел выше крыши… Этот что сожрал?
– Пельмени дожрал…, вчерашние… Да не в пельменях дело-то! – дед опять точно взъерошился, – Кастрюлю, мразь, загадил…, натоптал тут, вы на пол нахаркали, как свиньи какие…, а этот еще разлегся тут, гад, воняет… А если хозяин, говорю, узнает! Башки оторвет нараз!
Лохматый мужик продолжал неподвижно лежать лицом вниз на кафеле, лишь время от времени негромко вздыхая. Он осторожно, не поворачивая головы, косился на две пары начищенных черных полуботинок, которые находились в метре от него. Он понимал, что вскочить и бежать было невозможно, пуля догонит и уложит здесь навечно. Перспектива была, конечно, унылая, но не смертельная, как он полагал, если будет вот так лежать без движения и лишь слегка досаждать им своим запахом и видом. То, что наломают бока, так это не вновь для него. И хуже бывало! Однажды, между двумя последними сроками, ему в больнице зашивали бедро, сращивали кости, потом хромал полгода. Вот тогда действительно схлопотал! Поймали в джипе, ночевал в нем. А не ночевал бы, точно бы замерз! Подъезды заперты, подвалы за решетками, а мороз под тридцать! Попробуй обогрейся! Отпер машину он легко. Она от мороза даже не вякнула, сковало всю, аккумулятор, видимо, сдох. Так, вздохнула слегка и забылась. Зато в ней коврик был, подушка-думочка, куртка чья-то на пуху. Перекантовался как-то до утра. А утром его приняли менты. Одного из них оказался этот джип. Начальника какого-то. Тоже про дезинфекцию говорили. Доставили в контору, обогрели палками, к собакам кинули. Те порвали бедро, живот… Кто трещину ему сделал…, так это не собаки. Нет, собаки, но не те, не природные. Потом выкинули на мороз, подальше отвезли. К больнице, под забор. Вот это было тяжко! Латали, шили, резали, железки какие-то загоняли под мясо! А сейчас чего! За пельмени-то? Ну, наваляют, ну, дадут пендаля… На улице весна, не мороз, как тогда! Прорвемся! А собаки его уже не раз терзали, только за ними почти всегда стояли люди.
