– Бог видел, что мир растлился, ибо и сам образ жизни людей и животных стал порочным. И сказал Он Ною: «Я решил покончить со всеми, кто живёт на земле, ибо она переполнена их жестокостью и насилием; Я уничтожу и их, и землю вместе с ними.
Голос учителя звучал ровно и неторопливо. Книга, лежащая перед ним, с потемневшими от времени страницами, к которым даже прикасаться было страшно (настолько хрупкими и ломкими они казались), притягивала взгляд. Хотелось подойти, положить ладонь на эти страницы, впитать всем существом тепло – тепло, которое способна издавать только бумага.
– Господь сказал Ною: «Войди в ковчег и ты, и вся семья твоя. И возьми с собой чистых животных всякого рода по семь пар, самцов и самок, а от нечистых животных – по паре, самца и самку, и от птиц по семь пар, самцов и самок, чтобы род их сохранить на земле. Ибо ещё семь дней, и Я пошлю на землю дождь, который будет идти сорок дней и сорок ночей, и сотру с лица земли всякое живое существо» …
Учитель закончил читать, оторвал голову от книги и посмотрел на присутствующих. Их было трое: два мальчика и девочка. Один из мальчишек, светловолосый, с открытым, веснушчатым лицом, явно, любимец – из тех, кому многое позволяют, и которые знают это, весело рассмеялся.
– Хотите сказать, Иосиф Давыдович, что наш потоп – не первый за всю историю человечества?
– Вполне возможно, – учитель мягко улыбнулся, и эта улыбка не просто тронула его губы, она заискрилась в глазах, расползлась сеточкой добрых морщин по усталому лицу.
– Я в это не верю, – мальчик откинул со лба светлые волосы.
– А во что же ты веришь, Паша?
– В смысле, Иосиф Давыдович, я не верю во все эти кары небесные и всё такое. Вот возьмите наш потоп, тот, который случился почти сто лет назад. Надо быть полным тупицей, чтобы не понимать его причины: экология, войны, астероид, вызвавший приливы и мощный тектонический сдвиг. То есть это даже не одна катастрофа, а серия катастроф, техногенных, природных, социально-экономических…
– Сейчас Паша нам опять лекцию читать будет, – насмешливо перебила его девочка.
– Не буду. Я хочу сказать, что это не какой-то там Господь Бог, это мы сами всё сделали.
– Но ты же не будешь отрицать тот факт, что нынешнее человечество поступило ровно так же, как и ветхозаветный Ной. Построило свой Ковчег, – снова улыбнулся учитель.
– Да. Но мы-то пошли куда дальше, чем этот ваш ветхий Ной, – засмеялся мальчик. – У нас целая Башня, и в ней есть всё, что нужно человеку – электричество, производство… да мы всем себя обеспечиваем сами и можем прожить тут хоть тысячу лет.
– А если что-то пойдёт не так?
– Да что может пойти не так? – мальчик оглянулся на своих друзей, ища поддержки.
– Ну а если? – не сдавался учитель.
– Ну если… – мальчик задумался. – Тогда я считаю, надо сделать всё возможное, чтобы Башня функционировала, как можно дольше. Башня – это наш дом, а дом надо беречь. Человечество уже не уберегло землю, и её затопило. Люди должны учиться на своих ошибках.
– То есть, Паша, Башня – первична?
– Конечно.
– А ты как считаешь, Аня? – учитель повернулся к девочке.
– Я думаю, главное – это всегда человек. Беречь надо людей, а не какое-то там… производство, – сказала она.
– А если человек башкой не думает? Наворотит дел, и Башне нашей каюк, ну? И всем тогда конец, – светловолосый прищурился.
Девочка сердито закусила губу. Видно было, что это не первый подобный их спор, и по всему выходило, что ей пока так и не удавалось переспорить приятеля.
– А ты что думаешь, Борис? – учитель обратился к красивому мальчику с тёмными волнистыми волосами. Он стоял чуть поодаль, молчал и улыбался, как бы немного снисходительно, свысока.
– Я? Ничего, – он пожал плечами. – Я ничего не думаю. Это всё рассуждения, высокие материи. Пашка с Аней такое любят. А большинство людей… большинство людей об этом даже не задумываются.
– Да? И что же они тогда делают, эти люди?
– Люди? Люди живут. Просто живут…
И везде, куда доставал взгляд, было море. Даже не море – океан. Мировой океан. Толща воды, тёмно-серой, многокилометровой, уходившей к горизонту, туда, где так же, как и здесь, не было и не могло быть ничего кроме воды.
Ника стояла на самом краю бетонной платформы.
Внизу ворочался неповоротливый, по-стариковски вздыхающий океан; сверху – лохмотья лиловых туч, намертво приклеившихся к воде; справа, слева, впереди и сзади – всюду – серые сумерки, и в этих сумерках тёмный силуэт Башни, её, Никиного, дома.
Даже теперь, на приличном расстоянии казалось, что до Башни можно дотронуться рукой – такой огромной она была. Но этот серый, в четыреста с лишним этажей исполин, уходящий в облака, не мог затмить те новые ощущения, которые переполняли Нику. Было здесь, среди этих бескрайних стальных волн что-то такое, что заставляло забыть о безопасных стенах Башни, что звало с собой и за собой.
Во-первых, ветер. Он бил в лицо, трепал волосы, хватал за руки, пел, стонал, нёс с собой миллион запахов и звуков.
Во-вторых, птицы. Крикливые желтоклювые чайки; неприметные, почти сливающиеся с плывущими сумерками буревестники; кайры-аристократки в чёрных фраках и белых манишках и ещё бог знает какие пернатые, чудом уцелевшие после катастрофы, раз и навсегда перекроившей землю.
И в-третьих, само море.
Странно, они, люди нового поколения, их родители, и даже родители родителей, рождались, жили и умирали среди окружающей их воды, и при этом большинство из них даже не знало по-настоящему, что такое море. Когда на уроках литературы их старенький учитель читал: «Мне моря сладкий шум милее, когда же волны по брегам ревут, кипят и пеной плещут, и гром гремит по небесам», – в душе Ники ничего не отзывалось. Море всегда было рядом как часть обыденного пейзажа. По крайней мере, для тех, кто жил и работал на надводном уровне башни. Достаточно бросить взгляд в окно общего коридора, и вот же оно, море, спокойное и равнодушное. Или неспокойное, но всё равно равнодушное и безжалостное к их мелким человеческим страстям и страхам, чаяниям и заботам.
Года два назад их завуч, Зоя Ивановна, организовала экскурсию в доки и на плавучий пирс в ознакомительно-учебных целях. Их тогда согнали в кучу в какой-то загончик, рядом с воротами, и толстый дядька, бригадир рыбачьей артели, долго и бессвязно, перескакивая с пятого на десятое, рассказывал о тяжёлых буднях рыбаков. Пахло рыбой, а от спецовки бригадира – острым и крепким потом. Вот и всё море.
И лишь сейчас, стоя наверху полуразрушенного здания, Ника вдруг отчётливо поняла, что море нельзя воспринимать отдельно: как пейзаж за окном, или как картинку в книге, или как суету рыбаков на пирсе. Нет, море всегда должно быть вместе с чем-то. С ветром, с воздухом, с шумом, с дыханием волн, криками чаек, солёными брызгами на губах.
