Отец Генри Смита всегда говорил ему: если ты построишь свой дом подальше от Беды, она никогда тебя не найдет.
Вот и сами Смиты жили там, где жили их предки уже добрых триста лет, в месте, далеком от Беды, – в Блайтбери-на-море, где атлантические течения отдают побережью Массачусетса свое последнее южное тепло, прежде чем направиться к холодным гранитным берегам Мэна. Из створчатых окон своей спальни Генри видел подернутые барашками волны, а в солнечный день – тогда казалось, что вся его жизнь состоит только из солнечных дней, – можно было распахнуть застекленные двери, выйти на каменный балкон, и сверкающая гладь простиралась перед глазами до самого горизонта. Первым словом Генри было «синий». Первым вкусом, который он помнил, был вкус соленой воды. Первым по-настоящему ценным рождественским подарком был каяк, и в то же утро Генри отнес его на море, потому что оно и не думало волноваться – ведь Беда была далеко-далеко от них.
Дом Генри Смита, построенный в 1678 году его предками-купцами, стоял на высоком каменистом берегу и не боялся бурь, штормов и ураганов, порой налетающих с северо-востока. Его деревянные опоры были все такими же прямыми, как в тот день, когда их вытесали, и, проводя рукой по огромным дубовым брусьям, на которые был настелен пол, Генри чувствовал зазубрины – давнишние следы топора. Полтора века дом перестраивали, достраивали и снова перестраивали, и так, под крышей из тяжелого темного шифера, в нем появились три лестницы, ведущие на второй и третий этажи, а потом еще и четвертая – она упиралась в глухую стену, где когда-то была дверь. В любом из восьми каминов этого дома Генри мог встать во весь рост, а у одного рядом с очагом была крошечная каморка, спрятанная за потайной панелью в чуланчике для дров. Генри, его брат Франклин и сестра Луиза частенько залезали туда зимой, потому что там всегда было тепло. Половицы на первом этаже были сосновые, широкие, на втором и третьем – дубовые, еще шире, в кухне и кладовках за ней пол был каменный, а в гостиных – из итальянской плитки желто-коричневого цвета.
В северной гостиной стояла азиатская лакированная мебель, в девятнадцатом веке привезенная морем из Гонконга и Сингапура. Южную украшала коллекция французских импрессионистов, в том числе две картины Ван Гога и одна, маленькая, – Ренуара. В холле первого этажа хранился целый арсенал кремневых мушкетов времен Войны за независимость, из которых и теперь можно было стрелять, – Смиты одалживали их Историческому обществу Блайтбери-на-море для выставок на Четвертое июля. Целых две полки в библиотеке занимали средневековые молитвенники с красно-золотыми надписями «Аd usum…», такими яркими, словно их только что вывели под бдительным надзором святых, наблюдающих за писцом с обшитых темными панелями стен. Генри с отцом иногда читали эти надписи: «для пользования» в таком-то аббатстве, «для пользования» в таком-то монастыре, «для пользования» в таком-то суде, – а потом смотрели на красно-золотой закат. «Этот дом простоит до конца света», – благоговейно говорил отец Генри.
И Генри ему верил.
Блайтбери-на-море постепенно вырос вокруг дома Смитов. Теперь все, кто жил в этом городке, работали в других местах. По будням люди в темных костюмах садились в блестящие иностранные машины и отправлялись в деловой центр Бостона – отец Генри ехал в свою солидную и уважаемую бухгалтерскую фирму, – а к ужину возвращались домой, радуясь, что сбежали от шумной толкотни большого города. По воскресеньям Смиты всей семьей ходили в епископальную церковь Святой Анны – у них была там своя скамья, закрепленная за ними с 1680 года, – а вечером совершали долгие прогулки под развесистыми кленами в Тауншенд-парке, или ехали в Нью-Гемпшир покупать кленовый сироп, или, если позволяла погода, спускались в Бухту спасения – эта длинная полоса идеально белого песка с огромными черными утесами находилась прямо под их домом. Местные путеводители называли ее самым красивым частным пляжем Северного берега[1]. Глядя на нее из окон библиотеки, Генри не мог с ними не согласиться.
Каждый понедельник рано утром Франклин с Луизой уезжали в Подготовительную школу[2] имени Генри Уодсворта Лонгфелло – где никто не носил форму. Через полчаса родители отвозили Генри в Среднюю школу имени Джона Гринлифа Уитьера – где все ученики седьмых и восьмых классов ходили в белых рубашках, голубых пиджаках, красно-белых галстуках (цвета́ школы), темно-зеленых брюках, черных носках, черных туфлях и – кроме шуток – в красно-белых трусах. Обе школы, Лонгфелло и Уитьера, были старые, из обожженного кирпича, и чуть ли не все их ученики носили настолько древние англосаксонские имена, что любое из них сразу узнал бы даже Ричард Львиное Сердце. Осенью и зимой они играли в регби, а весной переходили на командную греблю.
Никого не удивляло, что Генри, неважный регбист, любил весну гораздо больше осени, особенно потому, что он и не мечтал побить те рекорды, которыми Франклин – тот самый, единственный и неповторимый Франклин Смит – украсил почетную доску спортивных достижений школы в этом виде спорта.
О чем Франклин напоминал Генри всякий раз, когда снисходил до того, чтобы его заметить.
Блайтбери-на-море был из тех городков, где под сенью дубов и кленов стоят каменные, кирпичные и деревянные дома, которые повидали очень много новоанглийских зим и пока еще, слава богу, вполне крепки. Их чинные, опрятные окна смотрели на Главную улицу с узкой двухполосной мостовой – петляя, она бежала в центр города, куда туристы из Бостона и Нью-Йорка приезжали специально для того, чтобы побродить по букинистическим и антикварным лавкам и магазинчикам, торгующим деликатесами, модной одеждой и причудливыми кустарными украшениями. Изредка перед этими магазинчиками неспешно проходил один из двух городских полицейских – время от времени он останавливался и подбирал бумажку или другой мелкий мусор, оброненный кем-нибудь из приезжих.
И больше эти служители закона почти ничего не делали, потому что Блайтбери-на-море был городком, который Беда попросту не могла найти.
Хотя, конечно, пыталась.
Прошлой осенью Франклин сильно растянул на тренировке лодыжку, и на первенство Восточной зоны по регби команда отправилась без него. По этому поводу весь ученический состав школы Лонгфелло погрузился в траур. Повреждение было таким серьезным, что Франклин даже не мог сам водить машину, и его с Луизой отвозила на уроки миссис Смит. Все в школе Лонгфелло думали, что миссис Смит взяла на себя эту обязанность, поскольку Луиза – у нее ведь тоже были водительские права – очень уж расстроилась из-за Франклина и первенства Восточной зоны. Однако на самом деле это объяснялось тем, что Луиза была ужасным, никуда не годным водителем и приходила в полную растерянность перед светофорами, дорожными знаками и на перекрестках. Миссис Смит сказала, что ее ни в коем случае нельзя пускать за руль БМВ – а уж «фиата» и подавно!
