Господин Н. сидел в мягком кожаном кресле и, закрыв глаза, размышлял. Перед его мысленным взором проносились никогда не виденные картины мягких пастельных тонов, сумрачные ночи, когда луна то скрывается за деревьями, то возникает, а сами деревья – как призрачные храмы, темные и полные прохлады. Перед его мысленным взором мелькали тропинки, заросшие душистой травой, на стеблях которой еще дрожит дыхание дождя, капли расплавленного серебра, прикосновения неведомых рук, струи багряного света. Он видел опаловые цвета, перемешанные с мерцающим сиянием лагун. Холодные гроты, наполненные синевой, запахами водорослей и тихим, таким тихим, далеким и призрачным капаньем воды с ледяных потолков. Господин Н. позволил себе глубоко вздохнуть и прыгнул с обрыва вниз, и пока он летел рядом с искрящейся струей водопада, весь окутанный облаками брызг, похожий на растрепанную гордую птицу, его жена приказала подавать обед. Он разбился об искрящуюся поверхность воды и быстро выбрался на берег. Вдалеке, за двумя утесами, скрытыми в утренней дымке, рокотал прибой. Служанки начали сервировать стол. Солнце уже встало. Крики птиц и шелест огромных масс воздуха, пробегающих над холмами, заставили его броситься вперед и бежать изо всех сил. Так он и сидел в своем мягком кожаном кресле, в богато обставленной гостиной, в своем собственном доме в одном из душных городов измученного старого света.
Тело молодого индейца – смуглое, ловкое, быстрое, было покрыто черным узором татуировок. С какой ловкостью этот человек спрыгнул вниз в пропасть и исчез в бездне. Я видел, как он повернулся к нам, стоящим в темноте каменного хода, и его глаза улыбнулись мне. Я помню, как его стройное тело напряглось на мгновение, но затем сразу же расслабилось – его глаза казались мне двумя прозрачными, полными мерцающего света озерами. Он смотрел на меня, будто бы не решаясь, что-то сказать, но в то же время – говоря мне что-то. Я помню, как он повернулся к огромной пропасти, к пугающей бездне, затянутой туманом и облаками, и вытянул руки в стороны. Он был струной, стремительной, потянутой к небу. И вот – без всякого предупреждения, без единого звука и крика, он оттолкнулся от края и взмыл вверх. Его тело повисло в воздухе и стремительно унеслось вниз. Мы, стоящие позади него, застыли, пораженные. Потом, мы, один за другим повернулись назад, и пошли по каменному ходу в темноту. Мы погружались все глубже и глубже в толщу скал и земли, уходя от страшной двери в бездну. Я шел последним, следуя за светом факелов. Внезапно я понял, что плачу. По моим щекам беззвучно текли слезы и капали вниз под ноги. Я удивился и принялся вытирать их, но они все текли и текли, никак не желая останавливаться. Мы погружались все глубже и глубже в скалы и вскоре каменный ход, которым мы шли, расширился и разделился на два. Мы выбрали одно направление и снова шли вперед, а у меня перед глазами пылали два огненных озера – вопрошающие, полные скрытой силы, скорбные и в тоже время торжественные. Что я знал об этом молодом индейце? Я знал лишь то, что он чаще других ходил к двери в бездну и подолгу сидел на ее краю, держась руками за камни. Я знал так же, что он не был разговорчив и мало внимания уделял окружающим. Я слышал, что он был странным. Вот и все, что я знал о нем. Я видел его пару раз в подземных лабиринтах, но никогда не начинал с ним разговор. Мы сменили еще один каменный коридор, и я почувствовал, как воздух меняется – он стал более холодным и походил теперь на тихую, спокойно двигающуюся реку. В темноте, полной колеблющихся теней, мы шли вперед и вниз. Наконец мы вышли в широкий зал. Я знал, что мы на самой окраине огромного подземного города, одного из сотен подземных городов. Я вытер слезы и направился к знакомому мне проходу в дальнем углу зала, под высокой аркой. Пройдя под аркой, я оказался на своем рабочем месте – я сел за широкий письменный стол из красного дерева и открыл лежащую на нем папку с бумагами. Мои глаза были открыты, но случилось что-то необъяснимое – мне удалось открыть их еще раз, на этот раз гораздо глубже. Я сидел в своем кресле, в своем кабинете и в пепельнице дымилась еще не докуренная сигара. За окном тихо падал снег, за стеной слышались шаги служащих и негромкие голоса. Завтра Рождество. Эта мысль как-то успокоила меня. Нужно купить подарки жене и детям. Я потянулся и посмотрел на часы. Без четверти шесть. Перед моими глазами вспыхнули два раскаленных озера. Я снова увидел, как тело индейца исчезает в пустоте. Нужно ехать. Я вызвал машину и спустился на лифте вниз.
Через час, когда все подарки куплены, моя машина выезжает из центра города и несется по трассе к пригороду, где находился мой дом. Меня уже ждут. Последние рождественские приготовления. Запах хвои. Снег так стремительно летит, бьется о поверхность. Я гляжу за стекло – стремительная синева, пронзенная одинокими лучами света проносящихся мимо машин. Я опускаю голову и обхватываю ее обеими руками. Тебе что, плохо, вопрошает какая-то часть меня. Я сижу совершенно неподвижно, храня молчание. Я вспоминаю весь прошедший день. И тогда я вспоминаю смуглую фигуру человека, застывшую над бездной. Он поворачивается ко мне и будто пытается что-то сказать. Я внимательно и придирчиво изучаю его лицо. Что в нем такого? Мои глаза встречают его глаза – мне кажется, что индеец слегка улыбается. На дне двух огненных озер его души я встречаю печаль. Внутри меня будто бы взрывается граната. Все мое тело вздрагивает и застывает неподвижно. Точно так же немеет мой разум, пораженный пониманием. Моя машина набирает скорость, разрезая темноту. В безмолвном страхе я гляжу на темный океан неба – как далеко уходит этот каменный потолок? Как глубоко удалось мне забраться? Моя машина несется вперед, петляя по каменным коридорам, сворачивая в боковые ходы, унося меня вниз, в самый низ, в самую глубину темных лабиринтов, в самую толщу скал, туда, где царит абсолютная темнота. Нет, не отворачивайся, не уходи, прошу я и понимаю, что не имею права останавливать его. Индеец бросает на меня последний взгляд и выпрямляется на краю. У меня уже нет слез.
Мысленно созерцая опустевшее место на краю, я начинаю понимать, что у меня, может быть, еще есть надежда.
Я наблюдал, как в небе над городом полыхает яркое пламя заката. Его чудесный, тихий и в тоже время исполненный силы, мягкий, пастельных тонов цвет лежал в небесной глубине над городом и бросал на все лица, на деревья, на темную громаду листьев – синюю, на тяжелую реку, на кружащихся над нею насекомых, бросал свой багряный оттенок. Река поглощала его свет и отражала, спокойная и ленивая. Течение без конца и начала, тихая прохлада, скрипение стволов на островах, шум воды под корягами – все это плавало в ярком тумане заката, под длинными, на все небо, рыжими полосами облаков. Город стоял, обнимаемый с одного края рекой, и его шпили, его черепичные крыши, его мостовые, его вывески, его флаги, его дворы, его каменные статуи, все это медленно уплывало в ночь, все это медленно остывало в затухающем пламени, бледнело, источалось, набирало темные краски, мощные, сильные, дышащие сном, холодом и меланхолией.