Гулко и радостно разносится в морозной ночи святочный перезвон. Плывет над заснеженной Москвой-рекой, над селом по обоим берегам, над усадьбой с причудливым для здешних мест замком в стиле неоготики. А пойти от замка к реке – услышишь:
Звезды сыплют,
Звезды сыплют,
Да во все небо,
Да над всей руськой,
Да над всей святоруськой.
На высоком берегу костер. Парни, девки, одетые если не по-городскому, то уже и не по-деревенски, водят хоровод. Путаясь у людей в ногах, носятся сбежавшиеся на веселье собаки. Господская прислуга, со связками кренделей, потчует гуляющий народ водочкой.
С гармонией, трещетками, с невообразимым шумом подходят ряженые. Хоровод распадается. Парни под шумок ловят тискают девок. Те с хохотом, визгами врассыпную…
Стайка подружек отбегает от костра к ледяной горе, сходящей к реке. Гора длинная. Санки, тазы, ледянки, а кто прямо в валенках – с гиканьем скатываются вниз и по обочине ледяного спуска снова подымаются на гору. Среди ребятни бросается в глаза молодой человек в форме гардемарина Морского корпуса. Выйдя на плоское место, он присаживается на сани и закуривает.
Подружки издали любопытно поглядывают на морячка, обсуждают:
– А что ж барчук их одного оставили?
– А они сами, небось, не хочут, горка наша полюбилась.
– Не горка, а Палашка, – смеется молодая баба, кивая на статную, в распахнутом полушубке деваху.
Тугая коса с вплетенной лентой брошена на выпирающую под кофтой грудь; щеки горят, глаза блестят, не девка – кровь с молоком.
– Глянь, Палаш, на тебя глядит, – указывает баба на гардемарина. – Сроду, небось, такой кралечки не видывал!
Палаша отмахивается, смеется, однако ж глянула.
Догадываясь, что говорят о нем, гардемарин в знак приветствия наклоняет голову и показывает на сани: мол, садись прокачу!
Девки конфузливо хихикают, подталкивают друг дружку, а баба, показывая пальцем на Палашу, спрашивает кивком, ее ли он приглашает.
Гардемарин энергично кивает.
Палаша смеется, мотает головой. Он повторяет приглашение. В ответ она разводит руками. В эту минуту на плечо ей ложится здоровенная рукавица. Палаша обернулась.
– Ой, Тимоша! – обрадовалась она.
Парень глядит на нее исподлобья, мрачно, нетрезво. По одеже – из зажиточных: добрый полушубок, енотовый треух с козырем; плисовые шаровары заправлены в щегольские, бутылками, сапоги. Видно, украдкой подошел и стоял наблюдал.
– Явился не запылился, – улыбается Палаша. – Никак водка кончилась – про Палашу свою вспомнил?
– Пора домой, Пелагея.
– Чего ж домой, Тимоша? На вечерку пойдем, вот! – взмахивает она узелком в руке.
– Куда ему на вечерку, – хмыкает баба, – на ногах не стоить.
Зло зыркнув на нее, парень ухватывает Палашу за рукав полушубка и тащит:
– Сказано – домой!
– Праздник ведь, Тимоша, все гуляют, – терпеливо улыбается она, отцепляя его руку. – А ты иди, коли хошь. Ай я дорогу не найду провожатый нужон?
– Погуляла и будет. Сиди к свадьбе гововсь. Нехрена шуры-муры с заезжим барином.
Палаша ойкает и дурашливо хватается за живот:
– Ой насмешил, ой щас пупок развяжется… Ну, глупой! Да на кой ляд он мне сдался, какая радость с него…
– То-то за обедней все зенки проглядела.
– Ну может, и глянула, любопытно ведь: новый человек. Ай мне шоры нацеплять?
– А хоть и шоры!
– А под венец сведешь – на цепь посодишь? С кабыздохом вашим. – Палаша качает головой: – Не бывать тому. Чай не прежнее времечко, без двух годков двадцатый век.
– А это мы поглядим, – хмылится парень, хватает ее за косу и норовит потащить.
Она размашисто вмазывает ему – раз, другой, да так, что у него треух с головы. Парень утирается, подбирает треух и цедит:
– Гляди, Палашка, приползешь ножки цаловать будешь.
– Как же, дожидай. Когда рак на горе свистнет.
– Ну и иди вон к ему!
– И пойду.
– Вот и иди.
– И пойду, по тебе, что ль, сохнуть стану.
– Вот и катись.
– И покачусь.
– Катись… Колбаской, по Малой Спаской. Нужна ты мне, хм! дерьма-пирога.
Палаша вспыхивает, секунду глядит на него, затем оглядывается на гардемарина – и демонстративно поправляет на голове платок.
– Палаш, ты чего удумала? – обеспокоились подруги.
– Не дури!
– Ну залил дуралей глаза, эка важность.
Гардемарин в это время встал с саней, готовясь съехать с горы, и зачем-то достает из кармана часы и откидывает крышку.
– Барин, барин!.. – бежит к нему Палаша. – Погодите!
– Палашка! Ополоумела?!
– Воротись, дура! Ославишь себя! – кричат девки и вскидываются на парня: – Чиво стоишь, остолоп! Беги, вороти ее!
Парень подается за Палашей, но заплетается в ногах и падает.
– Палашка! Воротись! Прости Христа ради! – кричит он, семеня за ней на коленках.
Гардемарин встречает девку озадаченной улыбкой.
– С Новым годом, барин! – запыхавшись, улыбается она.
– До Нового года, красавица… – Он взглядывает на часы. – Еще три минуты.
– Вот, на вечерку иду, на ту сторону, – тараторит она, пряча смущение. – А гляньте… – И выставляет из-под подола ладную, в шерстяном чулке и в ботиночке ногу. – В два счета снегу наберу! Свезете вниз? Ай шутили?
– Отчего ж, очень охотно! – улыбается он и жестом приглашает в сани – просторные, обитые внутри красным сукном, с подлокотниками и резной спинкой. – Звать-то как?
– Палаша, Пелагея. Сроду в таких не сиживала! – Подобрав подол, она проворно усаживается. – А вас, барин?..
– Николай Николаичем, можно Николаем.
– А Николашей? – смешливо взглядывает она.
– Да хоть горшком! – смеется Николай. – Только в печь не ставь.
– Ай жару боитесь? – играет она глазами. – Другая девка пожарчей печки будет!
– Да уж видел, как ты своего парня огрела.
– Был мой, да весь вышел, – бойко отвечает она и переводит разговор: – А верно сказывают, вы с Петербурга будете?
– Верно. Мы с вашим молодым барином в Морском корпусе воспитываемся.
– А что ж он вас на Новый год одного бросили?
– Я сам, – смеется Николай. – Хочу в новый год на санях въехать.
– Это как? – прыскает она.
Он спохватывается смотрит на часы:
– Еще полминуты. – И уже не отрывая глаз от циферблата, поясняет: – Весь спуск сорок секунд. Отвалим в этом, а ошвартуемся уже в девяносто восьмом. Пора!
Сунув часы в карман, он сталкивает сани, пробегает пару шагов и впрыгивает впереди Палаши. Она оглядывается на подруг.
Те провожают ее застывшими улыбками. Что в них – зависть? тревога? восхищение? осуждение? Тимоша сидит в снегу, где упал, и тоже глядит.
Она с вызовом обхватывает гардемарина за пояс и припадает к его спине, ненароком подтолкнув сани, отчего те встают боком, затем катят задом, Николай на миг выправляет, и сани начинает вращать волчком.
