– Пётр Алексеевич Ненадо – это я, – еле слышно произнёс дедушка в затёртом сером пиджаке.
Саша удивился, но виду не подал. Среди его клиентов такие, пахнущие старостью и с целлофановым пакетом вместо чемодана, попадались редко.
– Мне сказали, меня встретят и отвезут. Стало быть, это вы отвезёте? – уточнил дед.
Саша кивнул. И они двинулись к машине.
Пётр Алексеевич шёл решительно, но периодически как-то немного испуганно поглядывал на недовольное небо. По дороге на стоянку им встретилась странная костлявая девочка, которая почему-то необычайно обрадовалась, увидев старика.
– Вы знаете, куда ехать? – спросил Пётр Алексеевич.
– Да, мне ваше агентство адрес прислало.
– Агентство? Петька это, а не агентство. Я ему заплатил, чтобы он всё, как надо, оформил. Я в этом ничего не понимаю. Да и там по-английски надо.
Саша забил адрес в навигатор, и у него внутри похолодело.
– Вы торопитесь? – спросил он у своего пассажира.
– Нет. А что?
– Давайте я вам город немного покажу. Бесплатно.
Пётр Алексеевич отнекивался недолго.
Женева была такая Женева. Жеманно нежилась у своего озера, выставляла напоказ фонтаны и цветы, будто жениха ждала. Но сегодня она выглядела немного уставшей. Жались друг к дружке измотавшиеся за день и за жизнь дома, жаловалась истоптанная ботинками набережная.
Саша купил булку, сели на скамейку. Кидая лебедям в воду мякиш, начал рассказывать Петру Алексеевичу об истории города. Рассказывал долго, как можно дольше рассказывал, всё, что знал, рассказывал.
Старик слушал невнимательно, всё смотрел, как две белокрылые птицы плавают рядышком, склонив головы. Он подпёр свои впалые щёки и немного наклонился вперёд. А лебеди кружились, не обращали внимания ни на людей, ни на еду, ни на отражение начинающего прощаться солнца.
…Схоронил он свою белокурую Свету, уж год как схоронил. И потом, как потерявший и потерявшийся, всё бродил в бесконечные вечера по двум этажам их деревенского дома, по двору с двумя яблонями, мимо покосившегося забора, к скрипящей калитке и обратно к грустному одинокому крыльцу. Звал к себе в гости костлявую, темноглазую, а она всё мимо проходила.
От ветра заслезились глаза. Старик достал мятый платок и поднёс к лицу.
Не лебедь он. Старый, слабый, трусливый.
Сам не смог, так взял грех на душу, попросил Петьку, чтобы он свидание с избавительницей ускорил, а тот и организовал. Правда, взамен на билет на самолёт и волшебную таблетку в одной из швейцарских клиник попросил в завещании ему оставить всё – и дом в городе Чудово, и двадцать гектаров прилегающей земли, и даже трактор.
И вот он здесь, и завтра разговоры и бумаги. И послезавтра опять разговоры и бумаги. А потом, на следующий день, наконец, долгожданная встреча с темноглазой.
«Хороший мужик, этот водитель. По адресу понял, куда я собрался», – старик снял кепку со своей седой неприкаянной головы и опустил её на плечо всё что-то говорившему и говорившему Саше.
Саша от неожиданности замолчал.
– Может, отец, не надо? – спросил он, не отводя глаз от холодных каменных плит на набережной.
Старик не ответил.
Женева такая Женева. Огромный фонтан, стремящийся вверх, к небу, виден отовсюду.
– Пойдёмте, – сказал Саша и встал. – Прогуляемся.
Ботанический сад, куда они пришли, дышал жизнью.
– Триста лет, – сказал он, показывая на платаны в аллее. – Смотрите, какие, не обхватить.
Деревья внизу толстели, расползались в разные стороны цепкими пальцами.
«Как за землю держатся!» – Пётр Алексеевич оглянулся.
Неподалёку виднелось мутное, запотевшее стекло маленькой, обитой травой, похожей на склеп оранжереи. И непонятно было, что там за ним, за этим стеклом: то ли красота, то ли пустота.
У входа в зимний сад стоял камень, напоминающий медведя с поднятой лапой и открытой пастью.
«Будто у виска крутит, будто кричит что-то», – подумал старик и отвернулся. А там – голое дерево, без веток, без листьев, в мучительной позе вопросительного знака. И из земли – изогнутый лист в форме вот-вот-прямо-сейчас-укушу кобры. И рядом с ядовитой её головой – доверчивый увядающий серый цветок, худенький такой, бледненький такой.
За садом – маленький парк с животными. Там Петра Алексеевича встретили выпуклые удивлённые глаза плавающих в пруду рыб и отворачивающиеся утки. Только чёрный лебедь подплыл близко и всё тянулся длинной шеей и красным, словно окровавленным клювом к сморщенным старческим рукам.
А потом извилистая аллея, с одной стороны ласково дотрагивающаяся до опущенных плеч розовыми цветущими бутонами, с другой – царапающая щетинистыми листьями неизвестных кустов.
Его Света цветы любила. Она вообще много чего любила, но вот красоту ценила особенно. Поэтому и посадил он у неё в ногах азалию. Все говорили «ты что, такая большая, такая яркая», а он знал – ей бы понравилось.
И теперь та же самая азалия, только не в ногах, а слева.
«Что же ты, Светик, думаешь, зря я?» – спросил он про себя, протягивая руку, чтобы погладить ворсистые цветы. Ветки куста недовольно зашелестели.
Пётр Алексеевич остановился. Аромат показался слишком сладким, он в последнее время больше любил, как пахнет только что спиленное дерево и скошенная трава.
После смерти жены вообще много что изменилось. Другие запахи, другие вкусы стали нравиться… Вдруг полюбил чай без сахара, овсяную кашу без варенья, отказался от булочек с маком и вообще перестал как-то подслащивать свою жизнь любым образом… Ни мёдом, ни морковкой… И всё чаще на потрескавшемся от времени кухонном столе появлялась незамысловатая миска со слипшимися макаронами – без мяса, без масла.
Будто прочитав его мысли, Саша затащил его в кафе прямо внутри ботанического сада. Уговорил съесть хрустящий цезарь с курицей и малиновый десерт с меренгой, мгновенно расползающейся по рту мечтой, сказкой. Уговорил попробовать горячий шоколад, впервые в жизни.
– Слишком сладко, – Пётр Алексеевич отодвинул маленькую чашечку. – Но всё равно спасибо.
Саша грустно посмотрел на недопитое.
– Вы знаете, я в этот парк часто семьи вожу, с детьми. Детям обычно животные нравятся, а вот взрослым про ядовитые растения всё интересно. Удивительно, не про то, что лечит, а про то, что отравляет.
– Да, – повторил Пётр Алексеевич вполголоса, – удивительно.
– Когда узнают, что ландыши, нарциссы и подснежники ядовиты, обычно испуганно переглядываются. Не нравится людям рядом со смертью ходить, в руках её держать, пусть даже и такую красивую. А потом про остальное начинают спрашивать – про белену, дурман, мак. И страшно им, и любопытно.