Сергей Волков - Бересклет
| Название: | Бересклет |
| Автор: | Сергей Волков |
| Жанры: | Стихи и поэзия | Русская поэзия |
| Серии: | Нет данных |
| ISBN: | Нет данных |
| Год: | 2022 |
О чем книга "Бересклет"
Книга издана при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации и техническом содействии Союза российских писателей
В книгу вошли новые, а также ранее опубликованные в периодической печати стихи, написанные Сергеем Волковым за последние десять лет.
Бесплатно читать онлайн Бересклет
Волков Сергей Вадимович (1972, Ленинград) – поэт, автор книг стихов «На улице Бурцева» и «Дорога к февралю», публикаций в журналах и альманахах «Звезда» (СПб), «Нева» (СПб), «Паровозъ» (Москва), «Сибирские огни» (Новосибирск), «Веси» (Екатеринбург), «Город» (Тольятти), «Девятый Сфинкс» (Николаев) и др., член Союза российских писателей.
© Волков С.В., текст, 2022
© «Знакъ», макет, 2022
«На углу Таврической и детства…»
На углу Таврической и детства,
На стене, закрашенной давно,
Если хорошенько приглядеться,
Надписи проступят всё равно.
Поcтою, и вспомню, как дружили,
И крутили первую любовь,
Как, однажды, сам Егор Дружинин
Мне рассёк мячом бейсбольным бровь,
Бочку с квасом желтую, поэта
Юрку, отошедшего от дел,
Помню, помню, и не только это,
Я и сам стихи писать хотел.
И писал – с нажимом, и с напором,
Жаль, что выходила ерунда,
Но любовь к рефренам и повторам
Приобрёл я раз и навсегда.
«Обрезали тополю ветви…»
Обрезали тополю ветви,
И спиленный ствол оголён,
И, живший с ним в тесном соседстве,
Покинутым выглядит клён.
А всё ж непонятно, откуда,
Как буйного тополя дух,
Как белая пена, как чудо,
Доносится в комнату пух.
На волосы, на одеяло —
Волшебный, воздушный налёт,
Как если бы небо упало,
А снег всё идёт, и идёт.
Как если б кто был здесь и вышел
Не весь, кто любил горячо,
Хорошую весточку свыше
Тебе положил на плечо.
И плещет как будто над ухом
Всё тот же зелёный прибой,
И не было праха, и пухом
Летят тополя над тобой.
«А первою книгой был «Остров сокровищ»…»
А первою книгой был «Остров сокровищ»,
А первый товарищ – Кирилл Альперович,
Впоследствии ставший врачом.
А первой любви не взбираемся выше,
За некую M. низвергался я с крыши,
И землю таранил плечом.
Всё лучшее было, ушли корабли все.
Осталось учиться у доктора Ливси
Пить ром да растить самосад.
Набить бы им трубки, заныкаться в шлюпке,
Но ласковый голос из кухни, из рубки
Командует полный назад.
Пиастры, пиастры, в таверне, в шалмане,
Да, кстати, и не было женщин в романе,
Поскольку сбивают с пути, —
Поклажа, пропажа, беда экипажа, —
И вовсе не М., а конечно же, Маша,
Пропажа, заноза в груди!
«Просто мальчик, юнга с бригантины…»
Я с детства не любил овал!Я с детства угол рисовал!Павел Коган
Просто мальчик, юнга с бригантины,
Молодое терпкое вино,
Вас ни с кем не спутаешь, – один вы,
Все за борт попрыгали давно.
Это мы вокруг – всё те же рожи.
Лица, лица, милые черты.
На кого та девушка похожа?
На кого похож сегодня ты?
Мальчик Павел, вечная разведка,
Песня в клочья, китель в решето:
Почему так мало, и так редко,
Рано, редко, чисто, как никто?
С той высотки, сопки, с той вершины
Из угла расходятся лучи.
Никогда не вырастут большими,
Взрослыми не станут трубачи.
А углы всегда каким-то боком
Задевают наши косяки,
Светлый лучик, мальчик, Павел Коган,
Острый угол, чистые стихи.
Шахматы по переписке
Сыграл незадолго до смерти
Ладья g4 – и вот
С блистательным ходом в конверте
Почтовый плывёт пароход.
Котлы наполняются паром,
Волна за кормою бежит,
А в спальне, разбитый ударом,
Любитель Корнеев лежит.
Лежит и не знает, что скоро
Навеки в учебник войдёт —
В развитье идей Филидора —
Его неожиданный ход.
Он умер, но там, в Ливерпуле,
В свирепом табачном дыму,
Три дня просидевший на стуле,
Гроссмейстер сдаётся ему,
И, дату в тетрадке пометив,
На доску кладёт короля,
На белые клеточки эти,
На чёрные эти поля.
Назад пароходик помчался,
И в дверь постучал почтальон.
Любитель Корнеев скончался,
Но партию выиграл он.
«Сейчас и не зайдёшь-то с улицы…»
Сейчас и не зайдёшь-то с улицы
Во двор, где по ночам гремел
Кассетник наш, и Кира Суровцев
В брэйк-дансе равных не имел.
Он в тренировочных пространных,
И в рваных кедах, как у нас,
Зато ветровка – иностранная,
Вся на липучках, первый класс!
И с равнодушьем слишком деланным
На Киру девочки глядят,
А он волну пускает телом,
А он садится на шпагат,
Он крутит мельницы и ножницы,
Земли не чуя под собой,
Молчат девчонки, как заложницы,
Его ветровки голубой,
И я сквозь шум в глазища Танины,
Пока совсем в них не упал,
Кричу, что сам на рынке в Таллине
Для Киры куртку покупал.
«Бывало, что стоишь, забыт и брошен…»
Бывало, что стоишь, забыт и брошен,
Всё крутишь диск, и не отнять руки,
И снегом перекрёсток запорошен,
И в трубке только длинные гудки.
В обледеневшей будке автомата
В ладони мокрой тает горсть монет,
Когда пропало всё, когда так надо,
Но никого на свете дома нет.
Я и теперь, как бедный тот подросток,
С надеждой двухкопеечной в горсти,
Метелью запорошен перекрёсток,
И видит Бог, мне некуда идти.
Merry Christmas
Пусть волхвы колдуют, и царят
Пусть цари, и тьма стоит в пещере, —
Нынче все о Мери говорят,
Только что и слышно, – Мери, Мери.
И блестит снежок на волосах,
И скрипит снежок под башмаками,
В Ипсвиче двенадцать на часах,
В Норвиче двенадцать, в Ноттингаме.
Мери Кристмос – так назвал бы я
Свой рассказ и подарил другому.
Мери Кристмос – прачка и швея,
Помогает Диккенсу по дому.
А сегодня вымоталась вся —
Целый день по городу кружила,
И на стол поставила гуся,
И колечко в пудинг положила.
Уж она давно легла в постель,
А вокруг всю ночь стучались в двери.
Кто-нибудь, окликни нас в метель,
Кто-нибудь, скажи нам, – Мери, Мери!
«Ты открой два письма, не одевшись ещё…»
Ты открой два письма, не одевшись ещё, —
Я хочу до теней и до пудры
Губ твоих незнакомых коснуться и щёк,
Улыбнись, моё горькое утро.
Ты ведь в среду в мои прилетаешь края,
Не ко мне, ну и пусть, – только в среду,
Чтоб не знать, как ты близко, из города я
На два дня бесконечных уеду.
Слишком долго робел и сходил я с ума,
И сойдя, на судьбу положился,
И читаешь ты строки второго письма,
А на первое я не решился.
«Значит, и впрямь, никуда без поэзии…»
Значит, и впрямь, никуда без поэзии,
Если на сцене, на самом краю,
Старенький Зяма покойного Дезика
Так и читает, как душу свою.
Долго читает, набухло под веками, —
Зямина дорого стоит слеза.
Так и стоит, и смахнуть её некому,
И описать невозможно глаза.
Ноет осколок, доставшийся смолоду
Дезику в руку, у Зямы в ноге.
Это читает Давида Самойлова
Зяма, Зиновий Ефимович Гердт.
Это, не чуя земли под ногами,
Так оживает старик в старике,
Это читает по памяти «Гамлета»
Гамлет, и воздух сжимает в руке.
«В окно открытое, с гулянья…»
В окно открытое, с гулянья,
Ворвался ветер впопыхах,
Грозою бредил, тополями,
Сырою свежестью пропах,
Вилась, кружилась занавеска,
Как плащ, металась за спиной,
Но прозвучал в квартире резко
Звонок отчаянный ночной,
И ты почуял дуновенье
Привычной в общем-то беды,
И понял, как ещё мгновенье
Тому назад был счастлив ты.
«Храни меня, прекрасная пора…»
Храни меня, прекрасная пора,
Осенние колхозы институтские,
В райцентре дискотеки до утра,
Грузовики, дороги наши русские.
Как выяснилось позже, за морковь
Мы бились на развалинах империи,
Но выходили в поле, и любовь
Ещё была таинственной материей.
С этой книгой читают
