Еремеев проснулся в субботу в восемь утра как по будильнику, – с разбитой, словно с большого бодуна, головой. Всю ночь ему снилось, что он – маленькая трёхлетняя девочка, и что его нянчит монстр. Огромный, чёрный, волосатый оборотень укладывал его (её?) спать, а он капризничал и не соглашался.
– Я не хочу спать! – упрямо хныкал Еремеев. – Не хочу!
– А что хочешь? – устало спрашивал его оборотень, положив на кровать большую лобастую голову.
– Конфет! – хитро улыбался маленький Еремеев.
И его монстр обречённо вздыхал и, повозившись зачем-то в прихожей, брёл куда-то, одному ему известно куда, за конфетами. Издевательства продолжались всю "ночь", а под "утро" оба они "уснули" валетом на широкой панцирной кровати и спали почти весь "день".
В общем, проснулся Еремеев вроде бы и рано, а вроде и нет, и в не очень хорошем расположении духа.
Он спустил босые ноги с кровати, пошарил ими по полу в поисках шлёпанцев и, так ничего и не найдя, прошлёпал босиком в ванную. Горячей воды не было, поэтому, критически осмотрев в зеркале вчерашнюю щетину, он решил по случаю субботы оставить её в покое. Он кое-как умылся холодной, почти ледяной водой и уже потянулся было за полотенцем, как в прихожей раздался звонок.
Чертыхнувшись, он наспех приложился лицом к полотенцу и как был, в трусах и босиком, поплёлся открывать дверь.
Дети были маленького роста – и мальчик, и сопровождавшая его девочка.
– Здравствуйте, – укоризненно взглянув на открывшего двери босого и раздетого Еремеева, вежливо сказала девочка. – Где ваши квитанции? Мы бы хотели открыть сезон.
– Сезон на что? – не понял Еремеев.
Мальчик и девочка переглянулись.
– Вы – Еремеев Егор Георгиевич? – уточнил мальчик.
Еремеев похлопал глазами, сглотнул подкативший к горлу неприятный ком, кивнул и промычал что-то нечленораздельное: дети были самые обыкновенные – цветные пуховички, выбивающиеся из-под шапочек взмокшие прядки, мокрые грязные сапожки… Но было в них что-то ненормальное. Грозное, что ли.
– Тогда вы должны знать, что сегодня открывается сезон, – озадаченно сказал мальчик. – На постижение. Квитанции подойдут любые – всё, что угодно, подтверждающее личные данные.
– Блииин! – спохватилась девочка. – Знать-то он должен был только к вечеру, когда…
– Ох!.. Выходит, мы же сами ему…
Они снова переглянулись.
– Не ошибается только тот, кто ничего не делает, – вздохнула девочка. – Будем считать, что первый уровень у него пройден с читами.
Она нетерпеливо повела рукой, показывая мальчику: заходи, заходи, мол.
– Разрешите? – мальчик шагнул в прихожую.
Еремеев поймал себя на том, что посторонился, пропуская его, как пропускают ползущего по своим делам скорпиона, и усмехнулся нелепости такой мысли: мальчику на вид было лет пять, и на скорпиона он был похож не больше, чем сам Еремеев – на Белоснежку. Пацан как пацан.
Гости у Еремеева бывали не часто, гости с детьми – тем более, а уж про самостоятельно разгуливающих пятилетних детей и говорить нечего, – пригласить их, собственно, было некуда.
Заглянув в обе двери – и в комнату, и на кухню – мальчик пару секунд помялся и как был, в курточке и сапожках прошёл на кухню.
– Ну, тоже проходи, что ли, – сказал Еремеев оставшейся за порогом девочке, втайне надеясь, что никто из соседей не наблюдает за ним в выходящий на общую площадку дверной глазок. – Чего уж там.
Девочка вошла, огляделась, сняла пуховичок и аккуратно положила его на тумбу для обуви – выше ей было не дотянуться.
– Мы пришли к вам, потому что нам тоже нужен архат, – сказала она.
– Кто? – не понял Еремеев.
Слово было знакомое, от него веяло чем-то эзотерическим, и, услышь он его от кого-нибудь из приятелей или, на худой конец, от Зайки, он бы не только не удивился, но и припомнил, что оно значит, но тут голова его попросту отказалась соображать.
– Соберитесь, – строго сказала девочка. – Вы же умеете. У вас… – она замялась. – У нас… У нас есть полчаса.
И печально посмотрела на него снизу вверх.
– Но я никуда не собирался, – выпучил от такой наглости глаза Еремеев.
Ком, стоявший у него в горле, предательски дрогнул, и голос вышел испуганным, писклявым и ненастоящим. Чёрт побери, подумал он, мне ещё сумасшедших детей не хватало. С утра в субботу.
– Вы не подумайте ничего такого, – обиделась девочка. – На самом деле с нами вам тоже будет намного легче, по крайней мере, в первое время.
Еремеев прокашлялся. Щемящий ком чуть опустился, и теперь стало давить слегка пониже, – где-то в районе грудной клетки: он боялся и, более того, боялся себе в этом признаться.
– Вы вообще кто такие? – возмутился он, и возмущение это тоже вышло сдавленным, сбивающимся на фальцет и тоже ненастоящим. – Почему без старших?
– Я – старший! – крикнул из кухни мальчик.
Ну, можно сказать и так, пожала плечами девочка.
– Мы – асессоры, – сказала она. – Можете считать, что всё это – конечный результат первичного поиска соответствия.
Асессоры, архаты, какие-то невнятные поиски… Мысль о собственном безумии показалась Еремееву куда менее привлекательной, чем недавняя идея о безумии незваных гостей.
– Мне бы позавтракать… – жалобно сказал он.
***
Плотная снежная туча накрывала полгорода – она висла над городской администрацией, речкой, мостом к цирку и ведущей вверх, в Калинино, старой ржавой моноколейкой. Ветер гнал по сухому мёрзлому асфальту тонкие ледяные струйки позёмки, трепал растяжки с рекламой и закрадывался за воротник.
– Я так ничего и не понял, – Еремеев шагал, зябко кутаясь в синюю стёганку, карманы которой были оттопырены целой кипой прошло– и позапрошлогодних счетов, штрафов и квитанций налоговых сборов. – Куда мы, зачем мы, и как вам вообще удалось вытащить меня из дома.
– Вы, главное, не переживайте, – с готовностью откликнулась девочка. – Постижение редко приходит сразу. Обычно это непростой затяжной процесс. И, если помните, мы едем к Зое, потому что она не берёт телефон.
Он так и не понял, зачем утром позвонил ей – то ли рассчитывая на помощь, то ли просто для того, чтобы пожаловаться. А Зайка не взяла телефон. Бывало, конечно, что и раньше не брала. И не раз. Но если учесть, что накануне она весь послеработний вечер просидела у подруги, страдающей от неудачной любви, и вернулась домой вся в слезах, соплях и претензиях к тем пятидесяти процентам их пары, которые представлял собой Еремеев, о чём и не замедлила тогда же, вечером, сообщить ему, обалдевшему от такой неожиданной причастности, то сегодняшняя тишина в трубке была странной и неестественной.
Дом Зайки, пристроившийся на отшибе – на пересечении Подлесной и Космонавтов, был по-субботнему тих и неприветлив. В окнах её, выходящих в безлюдный двор, тоже было темно и пусто. Всё то время, пока Еремеев топтался у двери парадной, вспоминая код и этаж, дети терпеливо стояли в сторонке и подошли только тогда, когда замок щёлкнул.
