Ранним туманным утром Варнака разорвало вражеским снарядом. И все, нет теперь Варнака.
Ох, сколько же этих снарядов у германца! Русская пушка пару раз в день выстрелит. А тевтоны ровно по часам грохотать начинают и снарядов не жалеют. Земля трясется, комья летят. Перепахиваются позиции. Кажется, никто не выживет. Но православные выживать приспособились, так что с этих артобстрелов потери не так уж и велики. Но вот только страх канонада нагоняет лютый, и привыкнуть к ней не получается. И так день за днем.
Но иногда снаряд все же найдет русского человека. Вот как сейчас – Варнака.
Испытывал ли товарищ убитого Гордей Бекетов по этому поводу горе или хотя бы сожаление? Нисколько. Только лишь одно чувство неудобства, которое повлекла за собой эта кончина.
Эх, не успел Варнак совсем немного. Хотели они с Бекетовым в ближайшие дни заканчивать с опостылевшей войной. Каким образом? Сперва думали перебежать к германцу. Ну а что! Многие перебегали, поскольку германец обещал пленных сытно кормить, да еще неплохо платил за принесенное с собой оружие и снаряжение. Даже поговорка ходила по окопам: «За горох и чечевицу убегаю за границу». Но передумали. Боязно как-то с этими немцами связываться, все же непонятный они народ, не свой. Лучше уж в тыл. Теперь придется Бекетову идти одному. Сегодня же. Смерть Варнака – это божий знак, означающий, что пора бежать. Еще одной зимы в окопах не выдержать.
Бекетов погладил себя по пузу, где в матерчатый пояс были вшиты трофеи с мародерки. Мародерничал он вместе с Варнаком. Тот был родом с Урала, и все его предки и земляки веками занимались разбоем на большой дороге, за что их клеймили, вешали, пороли, выселяли. Но они все равно возвращались в свои места и продолжали разбойничать.
Первые годы войны за мародерство и расстрелять могли. Но порядок уже давно не тот. В окопах брожение. Никакие военно-полевые суды не помогают. Надоела всем война. Надоели офицеры. Надоел и сам царь батюшка. У всех была страшная усталость от окопов. И еще людьми овладевало предчувствие какой-то грандиозной грядущей перемены.
Некоторое время назад сам Бекетов испытывал дичайшую, корежащую душу злость – на войну, на командиров, на царя. Теперь осталась лишь пустота. Бездонная пустота, в которой копошилась алчная и жестокая тьма.
Солдаты бежали от войны, как только могли. Никто не хотел умирать. Дезертирства стали массовыми. А еще пошла мода на самострелы. Пальнешь себе в кисть левой руки, и пусть ее хирург оттяпает, но зато домой отправишься. Но вот только военные врачи научились почти безошибочно выявлять самострелы, так что часто кончались подобные забавы военно-полевыми судами. Как-то Бекетов по пустяковой ране попал к медикам. Так уставший доктор поведал, что нынче каждое пятое ранение у солдат – это самострел.
А как все красиво начиналось! Как в первые дни войны в порыве верноподданнического патриотизма толпы добровольцев рвались наказать зазнавшегося тевтона! И что теперь эти добровольцы думают о своих недавних высоких душевных порывах, если, конечно, живы?
Война, будь она проклята! Низкое, давящее серое небо. Холод. Грязь. Канонада. Передовая. И ставший домом окоп. Впереди – колючая проволока, заграждения. А за ними немцы. Наверное, не такие уставшие. Более сытые. Если у них столько снарядов, то консервов, по всей вероятности, никак не меньше.
От мыслей о консервах заурчало в животе. Бекетов вздохнул. Приподнялся так, чтобы ненароком не выглянуть из-за бруствера и не стать жертвой шальной пули. Сжал сильнее трехлинейную винтовку Мосина. Поморщился – в боку стрельнуло. Все же тридцать восемь лет вчера стукнуло. А это уже давно не тот возраст, чтобы без последствий для здоровья мерзнуть по окопам.
«Все. Решено. Ухожу!» – подумал он и, пригнувшись, отправился тем самым путем, который они давно продумали с Варнаком.
Он выбрался за линию окопов, где никто не обратил на него внимания. И двинул по лощинке да по низу оврага прямиком к ближайшей деревне. Потом выйдет на тракт и доберется до железной дороги. А там – поминай как звали. В тыловом хаосе можно затеряться без труда. А дальше – вагоны, перестук колес. И тихое село на юге России. Родной дом. Родная опостылевшая жена. Там он надежно затаится. И никакие жандармы его не найдут. Тем более дорогих цацек – карманные часы и даже золотишко, на мародерке он поднакопил.
Бекетов скользил по снегу. Утопал в сугробах. Но все-таки вышел на протоптанную тропинку, идущую в овраге вдоль замерзшего от мороза ручья. Оставалось пройти километра три. И не будет ни взрывов, ни стрельбы.
Тут и столкнулся он чуть ли не нос к носу с командиром роты капитаном Лазаревым. Некогда статный и высокомерный блестящий офицер ныне был потрепан, почти не следил за собой, его щеки поросли темной неаккуратной щетиной. А во взгляде застыла какая-то обреченность.
Капитан отсутствующе посмотрел на своего солдата – невысокого, сухощавого, жилистого, с некрасивым рябым лицом и глубокими морщинами на лбу. И будто не узнавал его. Потом больше для порядку взревел:
– Бежать задумал, отродье?
– В деревню, ваше благородие! – хмуро ответил Бекетов. – В животе у нас черти в пляс пустились. Обменяю что-нибудь на еду.
– Обменяю, – передразнил Лазарев. – За оставление позиции и промотание имущества знаешь, что бывает!
– Так голодно же, выше благородие!
– Тьфу, темнота, – махнул рукой капитан. Повернулся и зашагал в сторону передовой.
То ли разрешил, то ли нет. Но это уже и неважно. Да, не тот капитан Лазарев стал. Раньше сразу бы в зубы дал. Но растерял былой задор. Выпили окопы его былую душевную силу.
Бекетов задумчиво посмотрел вслед своему командиру. Тут налетел порыв ветра, пробился мороз через латаную-перелатаную, потертую и совсем не греющую солдатскую шинель. Тяжело в такой шинели в окопах. И до дома еще добираться. А у капитана шинель вон какая – новая, теплая. Да и часики его… Да и вообще…
Сняв винтовку с плеча, Бекетов прицелился. Да и выстрелил командиру метко в затылок.
Капитан повалился в снег, как сноп. Даже вскрикнуть не успел. А убийца неторопливо направился к нему.
И едва сам не упал от неожиданности, когда услышал окрик сзади:
– Замер! Винтовку опустил! И не балуй!
Сразу стало еще холоднее. Онемевшими руками Бекетов, понявший сразу, что сейчас лучше не дергаться, а то схлопочешь пулю от обладателя столь уверенного голоса, кинул свою добрую потертую трехлинейку на снег. И осторожно обернулся.
Сзади стоял, поигрывая револьвером, прапорщик Кугель. И откуда только появился, как черт снежный? И что им всем именно сегодня надо на этой тропинке?! Вот же судьбинушка клятая. Как будто Бог обиделся сегодня на солдата.
