Плохой карандаш лучше плохой памяти.
Савва Куницын так далеко забрёл от дома, что казалось, здесь никто не бывал лет двести. Или триста. В общем, разницы нет. Здесь давно… никто… не бывал. Прямо перед молодым охотником лежали старинные развалины, заросшие зеленью. Савва запрыгнул на кучу, поковырялся мыском сапога в старом хламе, присел на корточки и выудил странный предмет – он легко ложился в ладонь, и что-то подсказывало юноше, что этим люди раньше разили друг друга наповал.
– Вспомнил! Это называется пис-то-лет, ага,– зачем-то по слогам произнёс Савва, как будто сокол Гром его понимал только таким образом.
Однажды он видел картинку, которая называлась по-старинному – фотографией, где человек целился в другого человека из пистолета. Те времена давно прошли, а машинка – только поглядите на неё! – целёхонька. Савва заглянул в полую трубку, там всё было покрыто ржавчиной.
– Пуф! – воскликнул Савва, прицеливаясь в невидимого варвара.
В этот момент он почувствовал себя героем древней войны, но врага по привычке выбрал самого что ни на есть современного.
– Эх, вот бы попасть в столицу Новороссии Коломну! Желательно на службу к князю, ага, – мечтал он по дороге. – Там столько всего интересного. Путешествия – раз, схватки с варварами – два, слава, почёт и безбедная старость – три. Ну и кулон силы первой степени. Как же без него!
Савва выбросил пистолет обратно в кучу и побрёл домой. Гром полетел вслед за ним.
– Только кто же меня отпустит? Тётка точно будет против моего героического будущего, ага. Костьми ляжет, а не отпустит. Я её знаю.
4 мая 119 года от Рождества Христова по новому стилю
Савва Куницын поправил тесёмку, перехватывающую волосы – ничто не должно мешать! – и замер на секунду, залюбовался природой. Как же всё-таки красиво в Новороссии! Лес недавно проснулся от зимней спячки. Снег растаял, и зелень пышным цветом окрасила деревья и кусты. Голые и одинокие ещё недавно – зимой, теперь они благоухали и таили в себе живность. Вот за живностью он спозаранок и отправился в лес.
– Какое всё-таки чудное слово "охота", – мечтательно сказал Савва. – Правда, Гром?
Гром возбуждённо переминался на кожаной перчатке юноши. Сокола по кличке Гром Савва нашёл в разорённом гнезде. Птенец требовал еды, да побольше. Савва носил ему кусочки мяса, пока малыш не окреп и не вырос. Теперь Гром прилетал к другу – лучшему! – и они вместе охотились.
А ведь Савва Куницын не просто так прохлаждался, пока другие работали. Он заслужил этот отдых! Накануне ему исполнилось восемнадцать лет. Юноша опустил голову и вытащил на свет Божий серебряный кулон силы третьей степени. Наместник поселения Озёры произвёл его в старшие помощники и вместе с кулоном подарил выходной. Обычно выходным награждали за подвиги или заслуги, или, как в его случае, за повышение по службе.
– Наместник, конечно, об этом уже пожалел, но ты же понимаешь, Гром, что мне нужен хороший отдых. Я здорово поработал в этом году, ага.
Савва вздохнул. Всего приходится добиваться, зубами выгрызать. Гром взлетел, учуяв добычу.
– Ух, цпок, ух цпок…
Молодой охотник вскинул лук ловким, натренированным движением и, не задумываясь, пустил стрелу на звук. С лёгким треском, продираясь сквозь ветви, на землю свалилась птица. Его законная добыча!
– День начался великолепно, – сказал Савва, криво улыбаясь и поглаживая узкую, едва наметившуюся бородку.
Он подошёл, поднял за хвост глухаря, повертел его в руках, пытаясь найти изъян, и удовлетворённо сунул в охотничью сумку. Через час идти стало тяжело – сумка наполнилась дичью до отказа.
– Пора возвращаться домой! – скомандовал он сам себе и любимому соколу.
Новоиспечённый старший помощник наместника вытащил из охотничьей сумки тетерева, взял за горло и развернул голову к своему лицу.
– Ну, ничего… Вот исполнится мне двадцать лет, тогда посмотрим, тогда я обязательно уеду в Коломну, ага. Держи, Гром!
Савва свернул тетереву голову и кинул её соколу.
* * *
В поселение Озёры новорусич Савва Куницын вошёл, высоко подняв подбородок и выставив охотничью сумку напоказ. Пусть завидуют лентяи и неудачники!
– Хорошая добыча! – окликнул его знакомый сторожевой, открыв скрипучие ворота.
Поселение окружал бетонный забор с четырьмя сторожевыми вышками. Варвары давно не появлялись в этих краях, но бережёного, как гласит новоросская поговорка, сам Бог бережёт.
– А у меня, христианин, не бывает иначе, – ответил сторожевому Савва и криво усмехнулся.
Рабочий день закончился. Крестьяне и ремесленники вернулись к семьям. В домиках, сложенных из старого кирпича или старых бетонных панелей, одёргивали занавески, и кумушки любопытно поглядывали на молодого охотника. Девицы улыбались, им Савва подмигивал. Деды, сидящие на ржавых скамейках, одобрительно кивали.
– Кого, стало быть, подстрелил-то?
– Глухарей да тетеревов, ага, – отвечал им охотник.
– Молодец, парень. Вот тётка твоя обрадуется.
На центральной площади к нему подошёл местный лоботряс.
– Эй, Савва, давно тебя не было видно! – воскликнул парень, косясь на полную охотничью сумку.
Лоботряс явно рассчитывал покутить на халяву.
– Вчера виделись. Забыл? – спросил его Савва.
Он покачал головой и пошёл дальше. Откуда этот бездельник мог помнить? Блокнотом он почти не пользовался, а на память свою рассчитывать не мог. Беспамятник чёртов.
– Будьте здоровы, христианин, – сказал Савва, войдя в лавку, единственную в поселении Озёры.
Охотник приложил руку к груди и на секунду склонил голову. В носу запершило. Просторное помещение в три окна, заваленное пыльным товаром, плохо проветривалось. Чего тут только не висело, не стояло и не лежало – свечи, горшки, ножи, корзины и прочая утварь. Даже антиквариат пылился в углу – телевизор.
Электричества давно не вырабатывали, а вот такие древние приборчики до сих пор вытаскивали следопыты из-под груды обломков прошлого. Находились охотники за стариной и покупали ненужные вещи для домашнего обихода, ценители древности. Однако в поселении Озёры народ жил простой, неприхотливый, вот антиквариат и простаивал в углу, только место в лавке занимал.
– И тебе не хворать, – буркнул толстый лавочник, даже не взглянув на парня.
Савва, привыкший к такому приёму, гордо прошёл к прилавку и положил на неё охотничью сумку.
– Хорошая добыча, христианин, – оживился лавочник, блеснув огоньком наживы в бегающих глазках.
– У меня всегда так, – не преминул похвастаться Савва. – По-другому не бывает.
– Сколько хочешь за всё? – спросил лавочник, вытирая о жилет вспотевшие ладони.
– За всё, кроме этих двух птичек, дюжину рублей и пачку стрел в придачу, – ответил охотник.
– Десять рублей. И стрелы отдельно, – неуверенно предложил торгаш.
