С бодрым духом по глади вдаль,
Где еще ни один смельчак
Не дерзнул проложить пути,
Сам намечай свой путь!
Тише, сердце мое!
Треснет, -что за беда!
Рухнет, -лед, а не ты!
«Отвага» И. В. ГЕТЕ. (пер. М. Лозинского)
1
Разговор получился на этот раз спокойным и мирным. Может холод тому виной, может позднее время, но старик капельмейстер на этот раз был настроен миролюбиво. Сын
просто молча слушал, стараясь не задавать лишних вопросов. Это понимает и отец. К счастью разговор подходит к концу. Отец едва помещается в этой маленькой каморке, которую и комнатой не назовешь. Шубу и шапку он оставил внизу у Фишеров, а сам остался в теплом парадном камзоле и с массивной тростью в руке. Крепко сжимает белый костяной набалдашник широкой ладонью, глубоко дышит, выдавливая из губ пар. Холодно. Огромному и тучному капельмейстеру Людвигу ван Бетховену не пройтись ни выпрямится в этой маленькой каморке, которую и комнатой назвать нельзя. Может от этого и спешит он сегодня побыстрее закончить неприятный разговор с сыном. За стеной полоска света и там невестка с новорожденным сыном или спят или прислушиваются к их разговору. Елена тиха и пуглива, слова поперек не скажет, и повезло же его оболтусу с женой. Это только для посторонних хмурится, напускает на себя грубый вид и манеры сельского приблудившегося скрипача он-капельмейстер и негоциант, уважаемый во всем Бонне господин торговец
ван Бетховен. Иначе с его сыном и нельзя. С музыкантами тоже. А вот Елена… Ладно, на эту тему поговорит позже, а сейчас о предстоящих крестинах.
– Где думаешь крестить?
– У Святого Ремигия.
– Дело. Я знаю их кантора..Договорюсь. Когда?
– Думаю-завтра.
Старик Людвиг на мгновение прищурился, прикидывая в уме цифры: что говорить, а считать в уме он умел. Мгновенно сложил и помножил в уме общую сумму крестин добавил небольшой ужин в кругу избранных, подарки плюс расходы на приданое и подытожил завтрашним числом. Шестнадцатого родился, семнадцатого крестился. Порядок. В такой
холод все надо провернуть быстро и без излишних реверансов. Не по карману.
Сын Иоганн нервно заерзал на табурете. Кашлянул.
– Ну? Не тяни. Говори, как есть.
– Я из своих, конечно добавлю (сын полез в карман) но на угощение и церковь нужно отдельно,
я думаю.
– Ты думаешь? -передразнил сына отец.
Впрочем и сейчас получилось не грозно, а немного обидно.
– Ты понимаешь-роды не первые, крестины, угощение и эта церковь, вечер с банкетом…
– Куда хватил. Банкет ему подавай. А может еще архиепископа пригласишь, богач!
Иоганн понурил голову.
– Значит так. Людвиг привстал.-Вот…
Из кармана красивого теплого камзола с меховым воротником вынул несколько золотых монет, грубо вложил в ладонь сыну.
– Это заплатишь в церкви от себя и жены, а вечер и стол за мной.
– Спасибо, -тихо произнес Иоганн.
Старик боком и осторожно стал продвигаться к выходу.
– Не зайдешь, заглянешь?
– Насмотрюсь еще.
Ты понимаешь, вторые роды, дай-то Бог, чтобы этот выжил.
– Только на него и надежда. Рожает или покойников или чумазых.
– Кто тебе сказал?
– Мир не без добрых людей, доложили.
Иоганн только развел руками. Лучше сейчас с отцом не спорить. Спускаясь по узкой темной лесенке, освещенной лишь одной свечой, отец тихо ругался: надо же так запустить квартиру и дожить до такого позора в этой развалюхе. И кто? Сын капельмейстера! На первом этаже семья булочника Фишера: муж, жена, двое детей, приличные люди, приличный дом, уважаемое семейство, все знакомые и соседи, как на подбор -не господа, но люди с положением и весом и лишь один Иоганн..
На первом этаже Людвиг остановился, поправив парик, плотно нахлобучил меховую шапку.
– Кутайся плотнее, декабрь на дворе, -зачем-то сказал Иоганн.
– Да что ты говоришь. Крестины отметим у госпожи Баум. У нее большая зала и камин. Тебя завтра на весь день отпускаю, сам договорюсь. В церковь пораньше, часам к трем, а там и за стол.
Уже у самой двери:
– Кто в крестные?
– Пусть она и будет и …может… ты…
Старик еще крепче нахлобучил на глаза шапку, низко нагнул голову, отвернулся.
– Людвигом… значит…
– Да. Если не против.
Людвиг резко махнул рукой.
– Закрывай дверь-застудишь малого..Сейчас к Саломонам и Рисам. В церковь они не пойдут, но за столом хочу их видеть.
– Не поздно? -спросил сын.
– Еще семи нет.
Иоганн поспешил закрыть дверь. Быстро забежал в свою комнатку и выглянул в окно. За пеленой снега при ясном свете месяца огромная фигура старого капельмейстера удалялась вдоль узкой улочки. Полы шубы развевались на ветру, трость зло отбивалась от пурги, словно пугая невидимое белое чудище. За спиной капельмейстера белый пух крутился, извивался белой стайкой. «Смешной он и чудаковатый», -подумалось Иоганну и на сердце улеглась обида на отца. Тем более, по сути, ведь он прав.
Людвиг действительно был зол на единственного сына. Уж на него-то он возлагал свои нехитрые надежды. Конечно, Иоганн звезд с неба не хватает, исправно тянет лямку скрипача, певца в капелле и оркестре князя. Первый министр фон Бальдербуш им доволен, впрочем, непонятно, из-за чего или благодаря кому. Конечно ему, Людвигу. Это он
прикрывает прогулы, запои и прочие шалости сына, не будь его, сидеть бы его Иоганну в каком-нибудь кабачке и пиликать на своей скрипочке за стакан вина и ломоть селедки. А
начиналось все так хорошо. При хорошем поведении и прилежании мог бы и его Иоганн выбиться в капельмейстеры и там, глядишь, свою торговлю вином можно было передать ему. А лет через двадцать собственный дом, прислуга, экономка, серебро на столе, счет в кармане и смерть в почете и уважении. Впрочем, о смерти ему, Людвигу, еще рано думать. Лет на десять его должно хватить. И занесла же его сына нелегкая в юности в захолустье как
городок Эренбрейтштейн (ну и словечко!) и все та же злая судьбина свела с дочкой повара и уже вдовой лакея Магдаленой Каверих. Сын говорит «не лакея, а камердинера», а
какая к черту разница! Высокая, на полторы головы выше мужа, худая аж скулы просвечивают
носатая с большими испуганными черными глазами девица. Сядет в уголке, глазища таращит
«да, отец», «нет, отец» – весь разговор. Иногда плачет, шмыгает длинным носом и все равно молчит. Понятное дело- не только по росту но и по уму эта дочка повара выше его Иоганна. Уж это старик Людвиг сразу приметил, но гордость не дает признаться-не ровня она сыну.
В хорошую погоду от дома Фишера до дома Саломона десять минут ходу, но в эту погоду и с такой шубой Людвиг едва доковылял за двадцать. Порыв ветра несколько раз сбивал с него шапку, и Людвиг хватался за парик, зло отгоняя снежную метель тростью, словно сражаясь с невидимым великаном, хрипел, кашлял, ногами расчищая дорогу. Вот, наконец, и дом Саломонов. На первом этаже бледный свет. Громко и долго стучал. Дверь отворила дочь.
