Elizabeth jane howard
THE LIGHT YEARS Volume 1 of The Cazalet Chronicle
Copyright © Elizabeth Jane Howard 1990
Перевод с английского Ульяны Сапциной
Дизайн переплета и разработка серии Андрея Саукова
В оформлении переплета использована иллюстрация Марины Мовшиной
© Сапцина У., перевод на русский язык, 2018
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2018
Семья Казалет, ее родственники и домочадцы
Уильям Казалет (Бриг)
Китти (Дюши), его жена
Рейчел, их незамужняя дочь
Хью Казалет, старший сын
Сибил, его жена
>их дети
Полли,
Саймон,
Уильям (Уиллс)
Эдвард Казалет, второй сын
Вилли, его жена
>их дети
Луиза,
Тедди,
Лидия
Руперт Казалет, третий сын
Зоуи (его вторая жена; первая, Изобел, скончалась родами Невилла)
Кларисса (Клэри),
Невилл
Джессика Касл (сестра Вилли)
Реймонд, ее муж
>их дети
Анджела,
Кристофер,
Нора,
Джуди
Миссис Криппс (кухарка)
Айлин (старшая горничная)
Пегги и Берта (горничные)
Дотти (судомойка)
Тонбридж (шофер)
Макалпайн (садовник)
Рен (конюх)
Билли (подручный садовника)
Няня
Инге (горничная-немка)
Эмили (кухарка)
Филлис (старшая горничная)
Эдна (горничная)
Няня
Бракен (шофер)
Эди (поденщица в загородном доме)
Эллен (няня)
Лэнсдаун-Роуд, 1937 год
День начался без пяти семь, когда будильник, который мать подарила Филлис в честь ее поступления на службу, сработал и звонил, звонил, пока она не заставила его умолкнуть. На второй скрипучей железной койке Эдна застонала, рывком отвернулась и уткнулась в стену; даже летом она терпеть не могла вставать рано, а зимой с нее порой и вовсе приходилось одеяло стаскивать. Филлис села, расстегнула сетку для волос и принялась снимать папильотки: вчера ей дали выходной на полдня, и она вымыла волосы. Выбравшись из постели, она подобрала пуховое стеганое одеяло, свалившееся ночью на пол, и отдернула занавески. Солнечный свет освежил и обновил комнату: перекрасил линолеум в цвет ирисок, сделал сизыми щербинки белого эмалевого кувшина на умывальном столике. Филлис расстегнула фланелевую ночную рубашку и вымылась так, как ее учила мать: лицо, руки, а потом, круговыми движениями, – под мышками, периодически окуная фланелевую мочалку в холодную воду. «Давай быстрее», – бросила она Эдне, слила грязную воду в ведро и начала одеваться. Скинула ночную рубашку, осталась в нижнем белье, натянула через голову утреннее платье из темно-зеленого ситца. Потом спрятала под чепчик нерасчесанные локоны-колбаски и завязала на талии передник. Эдна, которая по утрам мылась не так тщательно, ухитрилась одеться наполовину, даже не вылезая из постели, – напоминание о зиме (отопления в комнате не было, а окно девушки отродясь не открывали). К десяти минутам восьмого обе были готовы тихонько спуститься и пройти через спящий дом. На втором этаже Филлис заглянула в спальню, распахнула шторы и услышала, как нетерпеливо начал возиться в своей клетке волнистый попугайчик.
– Мисс Луиза! Четверть восьмого.
– Ох, Филлис!
– Вы же сами просили разбудить вас.
– А день хороший?
– Даже солнце выглянуло.
– Сними покрывало с Ферди.
– Не сниму – так вы быстрее сами встанете.
В кухне на цокольном этаже Эдна уже поставила чайник и перенесла чашки для прислуги на выскобленный дочиста стол. Чай был заварен в двух чайниках: темно-коричневом в полоску – для горничных и кухарки Эмили, которой Эдна отнесла чашку, – и белом, минтонского фарфора, который вместе с такими же чашками, блюдцами, молочником и сахарницей предстояло доставить на подносе наверх. Приносить ранним утром чай для мистера и миссис Казалет было обязанностью Филлис. Потом она забирала немытые кофейные чашки и бокалы из гостиной, а Эдна принималась проветривать и убирать ее. Но первым делом следовало самим выпить по чашечке обжигающе-горячего, крепкого индийского чая. Наверху пили китайский, о котором Эмили говорила, что ни в рот его не берет, ни на дух не переносит. Чай пили стоя, еще до того, как в нем успевал раствориться размешанный сахар.
– Как твой прыщик?
Филлис опасливо потрогала крыло собственного носа.
– Вроде проходит понемногу. Хорошо, что не выдавила.
– Я же тебе говорила. – Эдна, у которой не было прыщей, считалась неоспоримым авторитетом во всем, что к ним относилось. Ее советы, многословные, бесплатные и противоречивые, как ни странно, утешали: в них Филлис чувствовала живой интерес.
– Ну, нас прыщи богачками все одно не сделают.
Ничто другое тоже, мрачно подумала Эдна, зато Филлис – счастливая, хоть и с лицом у нее беда. Эдна считала мистера Казалета прямо душкой, глаз не отвести, вот только не она, а Филлис каждое утро видела его в пижаме.
* * *
Как только за Филлис закрылась дверь, Луиза выскочила из постели и сдернула покрывало с птичьей клетки. Попугай заметался, притворяясь напуганным, но она-то знала, что это от радости. Комнате Луизы, обращенной к саду за домом, почти не доставалось утреннего солнца, и ей казалось, что так для попугая даже лучше, поэтому она держала клетку на столе возле окна, рядом с аквариумом для золотой рыбки. Комната была маленькой, битком набитой имуществом Луизы. Здесь были: театральные программки, розетки и два крошечных кубка, выигранных на джимханах[1], фотоальбомы, самшитовый комодик с неглубокими ящиками, в которых она хранила коллекцию ракушек, фарфоровые зверята на каминной полке, вязание – на комоде, рядом с драгоценной губной помадой от Tangee – ярко-оранжевой в тубе, но розовой на губах, охлаждающий крем Pond`s и коробочкой талька «Калифорнийский мак», лучшая теннисная ракетка, но главное – книги: от «Винни-Пуха» до последних, самых ценных приобретений, двух изданных в «Файдон-пресс» томов репродукций Гольбейна и Ван Гога – ее нынешних фаворитов. Здесь был и комод, полный одежды, в основном еще не ношенной, и письменный стол – подарок отца на прошлый день рождения, как выяснилось, с каким-то уникальным рисунком древесины, вместилище ее самых тайных сокровищ: фотографий Джона Гилгуда с автографом, украшений, тощей пачечки писем, присланных ей братом Тедди из школы (бестолковых, дурашливых, но все-таки единственных писем, полученных ею от мальчика), и коллекции сургучей – по ее мнению, крупнейшей в стране. Был в комнате и большой старый сундук, набитый маскарадными нарядами: отвергнутыми вечерними платьями матери, стеклярусом, шифоном и атласом, жакетами тисненого бархата, газовыми, неявно-восточными шарфами и шалями неких былых времен, замусоленными игривыми боа из перьев, расшитым вручную китайским халатом, привезенным из путешествия кем-то из родственников, атласными шароварами и туниками. Барахлом, прямо-таки созданным для домашних театральных постановок. Когда сундук открывали, из него пахло древностью, нафталином и предвкушением – этот последний, слегка металлический оттенок запаха Луиза приписывала обилию потемневшей золотой и серебряной канители в отделке костюмов. Маскарады и театр – это для зимы, а сейчас шел июль, приближались бесконечные и дивные летние каникулы. Луиза надела льняную тунику и рубашку от
