БЛИЗНЕЦЫ
– Ссссссссссссслышишь этот крик, этой испуганной коровы, мне страшно, как бы он не добрался до нас…
Я покачал головой. Она могла что-угодно вложить в движения мœй головы, хоть полноту совершенного интеллекта, хоть молчаливую открытость ребёнка. Но делать было нечего, мы продолжали всё тот же путь от горячего (Близнецы) к западу (Весы) и ко влажному (Водолей). В середине пути нас встретил золотой рассвет. Это значило, что мне придётся опять обратиться в школьного уборщика. Ох, ангел Исраэль, эти красные стены школы нервируют мой глаз, кто бы их поджёг, какой-нибудь огнепоклонник, где вы все, неужто на коленях? Где моя любимая Катя, где её лёгкие ножки? Двадцать восьмого мая начались летние каникулы, неужели Катю опять забрали к бабушке, поливать стоящую на окне, столь же ветхую, как бабушка, акацию? Всё ли с ней в порядке? Просто мне приснилось, как немецкий самолёт упал прямо на Брянск неподалёку от мœго дома, бесшумно упал и не особенно дымно, но всё может быть. Не так много дней прошло с нашей последней встречи, ещё только вторœ июня, а я уже с какой-то ностальгией вспоминаю довольно пресные школьные дни, как будто они были чем-то сладким, и последние уроки аэрокинеза, где учеников с факультета умников обучали управлению ветровой энергией. Мальчики тащили столы, а девушки накрывали, я же сидел, как давний друг, со шваброй на полу, держа её как копьё, и смотрел больше на Таню, нежели чем на Катю, ибо Катю стеснялся из любви, а Таню презирал, особенно за Т.. К тому же Таня была высоковатой для девушки, впрочем, для Скорпиона рост от 1м65см до 1м70см в целом выглядит оптимальным, что за язык, но всё же. Преподавала аэрокинез старая блондинка. Мне её внешность была неприятной, хотя мне она ничего плохого не сделала. Катя что-то говорила Тане Т., я на Катю не смотрел, но смотрел я, повторюсь, на Таню Т., которая смотрела на меня, и мы оба понимали, что между нами что-то будет.
Союз Гамбурга, Данцига и Риги приказал долго жить, ибо в зал для игры в мяч ворвался грустный Симон Маг. К его рукам прилипла глина, а в глазах немного тлели тёплые мечты о черноволосой чаровнице, встреченной за той стороной Мехрана. Симон корчил из себя арлекина, был в треугольной шляпе и характерной яркой одежде, однако даже купцы, растрœнные Одином, заметили ржавчину в блеске его глаз.
– Ты мужчина или женщина? – спросил его купец из Гамбурга.
Симон Маг пожал плечами.
– Если мужчина, то будешь между нами свидетелем, – продолжал купец. – Мы хотим дать клятву в этом зале, дабы наш союз был живым ещё лет двести, вопреки золоту Испании, каравелам Португалии и векселям Голландии.
– Я не мужчина, – сказал Симон Маг. – Я представляю смежные стихии.
– Смежные? – рассмеялся другой купец, из Данцига, который, кажется, его понял. – Ты не лошадь и не бык?
– Чего?
– Накормите его овсом, – приказал этот купец латгальскому мальчику-служке, и тот куда-то убежал, чтобы спустя время один вернуться с корытом.
Пœв овса Симон Маг преисполнился Единородным Умом, известным также как Νοΰς, а купцы лишь глядели на него, да посмеивались, позабыв о клятве.
– Да он, как-никак, шутник! – восхищённо насвистывал рижский купец. – Ты как нас нашёл? По Пойтингеровой скрижали?
– Нет. Мне помогла природа, а точнее, её два брата-Близнеца, первым был Огонь, а вторым, естественно, Воздух. Они всё ещё прекрасно сочетаются друг с другом. Смелые ветрá раздули горячее пламя костров, зажжённых в память о Персеполисе, и этот Огонь перенёсся на хижины её злых братьев. Они все сгорели в огне. Засох её родительский корень. – Симон посмотрел на свою глину и цокнул что-то вроде «мля». – А сами смелые ветрá, – продолжал он, – стали более лёгкими, невесомыми и в итоге перенесли меня сюда, дабы я вам рассказал, любезные господа-купцы, очаровательную историю про ясень и иву, мол-де в Испании росли ясень и ива, Адам и Ева, но здешний король вестготов Родерих, он же славный малый Гексли, подобно странствующему пауку, пребывал на самом дне свœй нисходящей спирали и, стоя между первыми людьми в варварском наряде из красных, белых и синих цветов, дал капризный приказ своим солдатам избавиться к чёрту от этих деревьев, что те и сделали бесплатно, довольствуясь той только дружбой, которую им предлагал Родерих. Испуганная la tortorella, то есть горлица вспорхнула с ясеня при первом звуке топора, но офицеры самопровозглашённого императора, белые слоны в белых накидках с буквами «далэт», похищенных у местных раввинов, двумя меткими стрелами сразили тортореллу, и та безмолвно пала на ступень картахенского амфитеатра, сжимая в клюве голубой василёк. Посредством бессмертных спиралей, из этого василька и возродился в очередной итерации Нарайя, обрубок пальца Меска. Периодически он так возрождался, и сроки его были бессистемны. В этот раз Нарайя был первосвященником местной синагоги, и носил синюю накидку с буквой «хэй», но на стороне он христиански приколдовывал для всяких невежественниц и хилых оборванок, с которыми грязно спал. Каждой он клал на соски и пуп по три червовые карты, шестёрку, девятку и даму, и дама попадала на пуп ♡. Ежели пуп был торчащий, он его отрубал и ложил в коробочку, которую по средам опустошал на месте сруба ясеня и ивы. Так он готовил себе свои будущие возрождения. Это место, «одно место» (ха!), хоть и осталось без символического воплощения первых людей, но не переставало обладать, по мысли Нарайи, свœй особою магией. По вечерам, например, над этим одним местом сияли Близнецы. Они имели разные половины, каждый из них имел. Первый обнажённый Близнец завершал цветущую весну, а обнажённый второй приносил с собою лето и шутку в летнюю ночь. Первый обнажённый, не уставая, бил по Льву и был похожим прямо на Геракла из первого подвига, а второй обнажённый придумывал весёлые козни для своих врагов, Рака и Козерога, и записывал двести шестнадцать грустных историй для единственного друга свœго, Скорпиона.
В третий день шестого месяца я решил перебить всех перепелов в лесу для свœго великого пира, ибо я был царь, и каждый во дворце замечал, как моложе и веселее был сейчас Эврисфей в сравнении с Эврисфеем времён кровавого имени «Ираклий» на своих воротах. Этим пиром я выражал свою искреннюю благодарность свœму народу. Изображая царя, я стал настоящим царём – между актером и фанатиком разница только в намерении, а не в результате, но человека всегда ценят по намеренью и потому положение актёра всегда было меж собакой и рабом, здоровœ общество всегда презирало лицедеев. Наши с Гераклом очередные братья, небесные Диоскуры, привели к нам музу комедии Талию и бога Гермеса. Я с ненавистью посмотрел на Меркурия – всё-таки он в итерации Одина проткнул меня копьём, приняв за Фому Неверующего, однако же Меркурий, видимо, не заметил этого или просто не придал значения, ибо занят был на поле брани меж троянами и ахеянами на стороне последних. Он же настоящий бог, поэтому мог быть и на пиру и на поле брани, как, напримеру сказать, и Посейдон мог находиться и на ахейской половине доски и в то же время в Полинезии, где среди торговцев инков в принципе искал свою же тень в Кетцалькоатле, как ранее искал среди ацтеков, однако среди инков было пусто, у них владетельствовали совершенно непохожие боги. Так что собрание богов и полубогов не делало битву прерванной, троянцам и ахейцам некогда вздохнуть, а я, любимая моя, вздыхал, и с каждым выдохом перед моими глазами представлялись деяния Геракла и кони любящего ссоры Диомеда, которых я приказал ему добыть.
