Уже не школьники, но еще и не безработные шумно толпятся на крыльце альма-матер. Жаркий июньский воздух можно резать ножом и подавать на белых, как воротники рубашек, блюдцах. Родители и учителя украдкой утирают слезы гордости, а вчерашние ученики обсуждают вузы и обещают собираться почаще. Бодрый фотограф прыгает вокруг виновников торжества, заразительно улыбается и пытается уместить в одном кадре все прожитые в этих стенах годы, размахивая фотоаппаратом, который, судя по всему, в прошлой жизни был пулеметом.
Надсадно работают кондиционеры, гул которых смешивается с шепотом людей, плотно набившихся в актовый зал. Где-то там, в прошлом, между сто семьдесят второй и сто восьмидесятой страницей мемуаров отгремел последний звонок, но осознание полной и безграничной свободы пришло в головы выпускников только при виде аттестатов, сулящих безбедное будущее и хорошую карьеру. Некоторые судорожно повторяют слова благодарности или играют в angry birds, а остальные задумчиво отсчитывают минуты до фуршета.
Дорога от лицея до заведения, названного именем древнегреческого бога ветра, пестрит предвкушающими ужин людьми. На столах фрукты, за столами будущие доктора наук, директора компаний, космонавты и уборщики, а под столами, к счастью, никого, потому что смышленые официанты вовремя убрали бутылки с полусладким. На импровизированной сцене вышагивает эфеб, бакенбарды которого напоминают Росомаху, забывшего про цирюльника, за его спиной парень с татуировкой триратны поет что-то давно набившее оскомину, а у стен молчаливыми тенями стоят мажордомы, мимо которых прошло больше выпусков, чем застали старейшие из преподавателей. Вот уже две тысячи лет скучающие по Луперкалии люди стараются возродить хотя бы кусочек славных греческих традиций, с приоткрытыми ртами наблюдая за родственником Акопяна. Человек, бульбулятор которого помимо cannabis sativa умеет выдувать мыльные пузыри, старается отвлечь подростков от грибного жульена, но проигрывает в неравной схватке.
У входа в кафе одиноко стоит тележка, храбро вызволенная из застенок супермаркета и со всеми почестями доставленная на праздник. На предрассветном небе зажигаются и гаснут звезды, пустынные улицы хранят насмешливое молчание, которое изредка нарушают случайные водители, испуганно объезжающие вчерашних школьников. Где-то впереди призывно мерцает огоньками город.
В новую жизнь нас везет потрепанный трамвай №8. Кто-то играет в «камень-ножницы-бумагу», особенно стойкие пытаются доесть запасы недавнего пиршества, заботливо разложенные по картонным коробкам из-под Paul Masson и выкидывают косточки от абрикосов в окна, но большинство все-таки недоуменно пытаются понять, для чего их возят по безлюдным дорогам на арендованной гордости советского автопрома. Они просто не догадываются, что так нас готовят ко взрослой жизни, здравый смысл в которой тоже найти не очень легко.
***
Два веселых американца сидят напротив меня в двухэтажной электричке и обсуждают планы на Амстердам: «Дунуть, вдуть, накупить алмазов, прокатиться на велосипеде и утонуть в канале». Несколькими сидениями дальше обещают положить им на могилы тюльпаны и помянуть абсентом, но я еду в первую очередь за твердым голландским сыром, слабосоленой селедкой и потрясающими блинчиками.
Дорога в хостел, рекламирующий себя как «самый плохой в истории города», лежит через Квартал красных фонарей. В воздухе витает «амстердамский запах» – смесь хот-догов и марихуаны, а вдоль стен организованными группами бродят толпы туристов. Девушки за стеклами зябко ежатся, когда кто-нибудь приоткрывает дверь, и недовольно переглядываются, если не удалось договориться о цене. Внутри моего прибежища на ближайшие два дня шумно и весело. Подростки у входа играют в бир-понг, где-то в глубине слышно яростные споры о результатах какого-то футбольного матча, а снаружи более опытные товарищи учат делать самокрутки новичков из других стран.
Я иду по вечернему городу без карты, сворачивая в случайные переулки и заглядывая в окна: местные жители не вешают занавески, потому что уверены – им нечего скрывать. Чужие жизни проносятся перед глазами быстрее, чем в летнюю ночь проплывает по Неве очередной теплоход. Здесь, в отдалении от основных достопримечательностей, очень уютно. На берегах узких каналов встречаются тихо сидящие парочки, редкие фонари не мешают разглядеть звезды, а птицы в лучших традициях Бродского предвещают захватывающие события.
Бармен в кофешопе эмоционально рассказывает мне о сортах своей продукции, размахивая наполовину закончившимся джоинтом. Люди вокруг неспешно пьют чай, обсуждают прошедший день и планируют день наступающий – от обычной кофейни это место отличает только запрет на продажу алкоголя и сладковатый аромат, которым, кажется, пропитано абсолютно все. Несмотря на вечерние сумерки очень многие ходят в солнцезащитных очках, но благодаря заметкам Ивана я от них в этом не отличаюсь.
Утренняя электричка увозит меня в рыбацкую деревушку на берегу Северного моря. Рыбаки еще не вернулись с уловом, но в местной сыроварне меня приветливо встречают и ведут на дегустацию сыров, попутно показывая огромные бидоны со свежим молоком. Сыры в Голландии часто употребляют отдельно, между завтраком и обедом, обмакивая в яблочно-горчичные соусы и запивая ликером Southern Comfort. Купив несколько видов на более вдумчивую пробу я бреду к ларьку со знаменитой селедкой, которую стоит съедать не сходя с места. Ближе к обеду начинают появляться туристы, разбегающиеся по сувенирным лавкам, но я уже возвращаюсь обратно в столицу, на окраинах которой вчера обнаружил огромный рынок, и провожу там не один час, разглядывая потрепанные шинели и антикварные книги вперемешку с продуктовыми лавками.
