В последнее время мне все чаще приходится общаться с детьми. Не потому, что сильно хочу – просто так получается. Вот и недавно так получилось. Я встретилась с ними на берегу реки, под холмом. И мы говорили об ответственности. Об ответственности за тех, кого приручили. Мы говорили о покаянии.
– Не то страшно, что Адам с Евой съели запретный плод. А то, что они не нашли потом в себе силы раскаяться. Понимаете это?
Дети молчали и слушали. Они знали эту историю назубок. Но им никто об этом так не рассказывал!
– А мы лучше, что ли? – продолжаю гнуть свою мысль. – Мы ж такие же идиоты. Что, Гриш, не так? Напортачим, и в кусты. И думаем: «Авось пронесет!» Это ж как грех ослепляет, что человеку приходит в голову мысль от Бога по кустам прятаться! От Вездесущего! Бога!
Ребята смеются. Каждый вспомнил свое.
– А вот другая история. Еще интересней. Хотите загадку? – вдруг резко перевожу тему я.
Дети загадку хотят. Конечно, хотят.
– Историю про Каина с Авелем все знают? (дети хором: да!!!). А вот вопрос вам тогда. Только не торопитесь: почему Каин Авеля убил?
Посыпались ответы с разных сторон: из зависти, потому что обиделся, потому что заревновал к Богу, потому что Бог не принял жертву Каина, а Авеля принял…
– Стоп, стоп, стоп, – поднимаю я руку. – Я спрашиваю не «за что», а «почему». Хорошо. По-другому задам вопрос. Что позволило в Каине – внутри Каина, в душе его – убить Авеля, своего брата?
Дети молчат. На добротолюбии им об этом не говорили. Тогда я еще больше унифицирую свой вопрос, делаю общим, касаюсь им каждого. Мы снова в «здесь и сейчас».
– Подумайте, что позволяет человеку убить другого человека. КОГДА он может убить?
Звучат робкие голоса: «Ну, когда очень обижен… когда сердится, мстит…»
– Все обижаются, все завидуют, все сердятся и многие мстят. Но убивают не все. Почему?
Не знают. Молчат.
– Сдаетесь?
В ответ – облегченное «да!».
– Каин смог убить Авеля (я приглушаю чуть голос и замедляю речь – чтобы каждый мог услышать, запомнить и обдумать потом; потом каждому из них эта мысль пригодится), потому что перестал видеть в нем человека.
Замолкаю, обвожу глазами вытянувшиеся лица: это как?
– Понимаете, человека убить нельзя. До тех пор, пока ты видишь в другом человека – одного с тобой достоинства существо – ты не сможешь его убить. Внутри нас стоит блок, запрет, табу. Это есть во всех людях, в каждом из нас. Заложено в сердце. Но почему тогда человек убивает? Потому что перестает видеть человека в другом. Потому что другой для него в этот момент кто угодно – враг, неприятель, фашист, сионист, немец, «ватник», «укроп» – кто угодно, но только не человек! И тогда он может убить.
– Так вот, – продолжаю я. – Все войны, все убийства, все насильственные смерти у нас от того, что когда-то всего один человек показал, каково это – расчеловечить в другом человека.
