Афганистан. Файзабад.
1981 год от Рождества Христова 1402год
по хиджре – мусульманскому летоисчислению.
А если, что не так – не наше дело!
Как говорится, Родина велела
Как просто быть не виноватым
Совсем, совсем простым солдатом …
Б. Окуджава.
Ааааааа, ма…ма… мамочка как больно … – истошным воплем заходится Сёмка Давыдов.
Мукой искривилось круглое мокрое от пота лицо, перебита артерия на ноге, хлещет из раны кровь и черными мокрыми пятнами расползается по заплатанным выцветшим штанам.
Не зови маму солдат, не поможет она тебе, там далеко, дома молится она за тебя. Нет тут твоей мамы, а есть мы твои товарищи, и наложив жгут чуть выше раны колет тебе лежащий рядом санинструктор очередной тюбик промедола[3], но не снимает он боль в раздробленной разрывной пулей дрожащей ноге, и ты плача кричишь:
– Мама! Мамочка … помоги…
Афганистан. Горный массив под Файзабадом, третий день боевой операции, время где-то около полудня. Нашу выдвигающуюся впереди батальона роту зажали в горах. Солнце жжет яро, жара невыносимая, теней почти нет. Мы на горной тропе как на ладони, бей не хочу. Пятеро у нас раненых, двое тяжелых. Отстреливаемся, да что толку, бьют по нам духи с господствующей высоты из пулеметов, укрыться почти негде, еще пару часов и все, не будет больше нашей роты, все тут поляжем.
Не переставая надсадно воет Сёмка, командир расчета АГС – 17 «Пламя»[4] и всё трясется и трясется у него разбитая на мелкие косточки нога, чуть дальше от него хрипит истекающий едким вонючим потом раненый в грудь Мишка Старков и просит:
–Воды дайте воды!
Нет у нас воды. Давно уж выпили. Пустые фляжки. И тихонько уговаривает Лёха лежащего за камнем раненого:
–Нельзя тебе Миша воды, потерпи.
–Да пошел ты на …! – матом орёт весь посеревший от потери крови Мишка и задыхается от крика, кровь пузырями изо рта пошла.
Я от них в трех метрах лежу, вжался в землю, за камни голову прячу. Весело тоненько посвистывают пульки. Слушая их посвист машинально отмечаю: не моя, не моя. Год я уже служу в Афгане вот и знаю, что свою пулю не услышишь. Раз посвистывает значит не моя. А чья?
–Твою мать! – слышу полное злобы и боли матерное ругательство. Оглядываюсь, ранен Сережка Ольжин.
–Куда тебя?
–В ногу, – хрипит Серега, и тут же, – ты ко мне не лезь сам перевяжу, – сморщившись советует, – меняй позицию, пристрелялись к нам.
Сил нет вопли и крики раненых слушать, помочь то ничем не можешь, даже вынести их нельзя. Встанешь, потащишь, тут же убью, а позицию точно пора менять, помедлишь, подстрелят. Извиваясь я быстро переползаю по горячим острым камням вперед к большому валуну. Рвется выцветшее ветхое х\б[5], на лоскуты расползается. Ничего будем живы зашьем. За большим выщербленным камнем устанавливаю на сошках свой пулемет, прикидываю куда стрелять, наметил. Вот ты где! Вижу, вижу тебя гаденыш, вон ты на противоположенной горке за кучкой камней укрылся. Дзинь! Рядом со мной ударила в камень пуля.Выстрелил по мне дух, и дальше стреляет. Фьют! Дзинь! Летят пущенные в меня пули, видит меня дух и бьет по мне короткими очередями из пулемета. Мимо! Мимо! Ну а теперь ты паскуда держись …Прицел пятьсот, огонь! На тебе – жри падла! Длинными очередями из своего РПКСа[6] веду огонь. Досыта тебя сука душманская свинцом напою. Состязаемся с духом пулеметчиком в смертную огневую игру. Ты меня хочешь убить? А я тебя! Огонь!Разрывая воздух всё посвистывают и посвистывают пульки. Не моя, не моя, по-прежнему краем сознания отмечаю я. Быстро вытер рукавом грязного х/б мокрое от соленого пота лицо. И опять: Огонь! Лучше я стрелял, на военном полигоне в Гайджунае учился, здесь в Афгане шлифовал стрелковое свое уменье. Вот и выиграл этот поединок и свою жизнь. Да только не один он был, штук пять пулеметов по нам било, расстояние между горами метров пятьсот, для стрельбы из пулемета самая та дистанция, убойная. А тут ещё и душманские снайпера подключились.
В оптическом прицеле снайперской винтовки видны даже мелкие капли пота на молодом обожжённом солнцем лице. «Шайтан! – поджав губы с холодной ненавистью подумал снайпер про человека которого хотел убить и все же оценил, – Ловок!» А это его враг рывком влево перебежкой быстро сменил позицию и исчез с делений прицела. Снайпер снова приник к окуляру прицела. Вот он! Увидел в оптику снайпер свою цель, своего врага, своего убийцу который уже засек его позицию и стал короткими очередями бить по нему из ручного пулемета. Все ближе и ближе ложатся пули, медлить больше нельзя. Снайпер выстрелил.
Его пуля попала мне в голову. Удара я не почувствовал, просто солнце померкло, жажда прошла, ушло ожесточение боя. А потом девочка, в которую я был безнадежно и безответно влюблен ещё в восьмом классе школы, теплой ладошкой нежно взяла меня за руку, улыбнулась и негромко сказала:
–Вот мы и встретились. Помнишь, как ты звал меня на свидание? Вот я и пришла. За тобой.
А потом она поцеловала меня и на ее губах выступила кровь. Моя кровь. Почему-то было совсем не жутко.
–А? Ты то как … Почему ты здесь?
–Это мой подарок тебе, – серьезно ответила Смерть, – у меня много лиц, вот это для тебя.
–А все говорили, что ты холодная, страшная, а ты …
–А я добрая и теплая, – ласково прервала меня Смерть, – я это конец страданий, твоих мук. Не бойся, я это окончание всему.
–И начало?
–А вот этого я не знаю, – прошептала Смерть.
Вот оно значит, как бывает, когда ты убит. «А не так-то всё и страшно» – решил я или это уже не я?
Потом Смерть как прислушалась и шепнула:
– Зовут тебя, рано ко мне, потерпи, еще встретимся.
– Огонь, – ворвался в сознание крик, – Огонь, раненых надо выносить, прикрывай!
Сильный рывок, рывок как при открытии парашюта, вернулась сознание, открыл глаза, не убит, кровь по лицу течет. Кожу на виске пуля ссадила, а смерть не взяла с собой, так поцеловала легонько, чуть не попал в меня снайпер, не моя эта пуля была, не моя. Грязной потной ладонью протираю от крови глаза и стреляю. Стреляю! Стреляю! Пока жив стреляю. Летят выпушенные из моего пулемета пули. Свистя летит смерть, веду я рассеивающий огонь. Прячутся за камни духи и дробят, щербатят горные валуны мои пули. Ствол пулемета раскалился, плюнь зашипит, уже три магазина я расстрелял, всего то за пару минут.
