День был обычным, ничем не примечательным. На первый взгляд. Никто с самого утра и подумать не мог, чем все завершится… Впрочем, если бы в дом Спасителя Руси снова не заявились жалобщики, может, ничего бы и не произошло.
Но они пришли. Потрясая дохлым котом, перечисляя бесчисленные достоинства усопшего и взывая к справедливости. Попутно мужик и баба прикидывали, в каком денежном исчислении следует оценить оную справедливость.
– Илья Иваныч, уйми ты, наконец, эту рыжую бестию! Не доводи до греха! – требовал безутешный отец семейства.
– Ребенок плачет, никак успокоиться не может! – утирала слезы баба, украдкой нюхая дольку лука, завернутую в край платка. – Для него Клубок был как брат родной! Уж не взыщи, надо рассчитаться. Так оно будет и по-Божески, и по-людски.
Илья, бессильно всплеснув могучими ручищами, вперил укоризненный взгляд в Котю. «Может, тебе все-таки отрезать кое-что?!» так и читалось в добрых глазах богатыря… Раскормленный рыжак зевнул, выдержав эту угрозу с невозмутимым спокойствием всеобщего баловня и любимца.
– Что, опять?! Да когда же ты устанешь! – простонал Муромец. – Ну, хоть бы одну мышь поймал! Так нет же, все по кошкам, по кошкам…
«Я что, на дурака похож, за мышами гоняться? – мысленно откликнулся Котя, потянувшись на подстилке. – Для черной работы, у бояр есть холопы! А мое дело – улучшать местную породу!»
– Что случилось? Опять Котенька набезобразничал? – ахнула округлившаяся Ладушка, по-утиному переваливаясь с ноги на ногу. – Вы уж не сердитесь, не торопитесь судить, может, он просто защищался! Завистников-то и среди тварей Божьих хватает! Котя в дальних краях побывал, многое видел, а Клубок-то ваш, почитай, дальше околицы не хаживал…
– Мур-р-ррр! – одобрительно мяукнул виновник переполоха. Он был полностью согласен с хозяйкой.
Разразился скандал. Хозяева безвременно почившего Клубка набросились на Ладушку и Муромца с упеками: высокомерными, дескать, стали, старших не уважают. Вот оно, тлетворное влияние столичного града! Набрались вдали от дома всякой скверны, и в Карачарово принесли… Ладушка, которая, как и полагалось бабе на сносях, стала повышенно нервной и впечатлительной, сначала ударилась в слезы, а потом вспыхнула и решительно указала незваным гостям на дверь.
– Дохлятину свою тоже заберите! – топнула она, не сдержавшись, и тут же охнула, схватившись за живот. Лицо перекосилось, сделалось испуганно-глупым… – Ой, матушка… Илюшенька… А-а-а! Что со мной?! О-о-о…
– Господи, никак, рожать надумала! – схватилась за голову хозяйка Клубка, на время позабыв о горькой утрате и еще не уплаченных деньгах.
– Ладушка!!! – заревел Муромец, также стиснув голову ручищами и заметавшись взад-вперед. Дубовые половицы гудели под его ногами. – Что делать-то?!
Крики будущей роженицы и виновника ее положения слились воедино, образовав чудный дуэт. Такие звуки могли бы потрясти даже человека с самой загрубелой душой. А уж отца и мать Муромца, находящихся по соседству (молодые почти сразу стали жить отдельно, поставив себе новый дом рядом с родительским, поскольку Ладушка твердо заявила, что возле печи должна быть только одна хозяйка), тем более. Они примчались, не чуя под собою ног. Обнаружив, что речь идет не о попытке смертоубийства, а всего лишь о начинающихся родах, сначала вздохнули и закрестились с нескрываемым облегчением, но тут же бестолково заметались, внося лишь большую суету.
Рыжий кот страдальчески зевал, всем своим видом демонстрируя, что даже его ангельское терпение уже на исходе.
Кое-как общими усилиями бабы опомнились и пришли к естественному выводу, что надо звать повитуху. За которой и погнали папашу Муромца. А самого Илью с великим трудом уговорили уйти из дома: негоже, мол, мужику быть там и все видеть, это для роженицы лишняя обуза и позор.
– Да как же я Ладушку покину?! – чуть не плача, твердил верзила. – Может, помочь чем нужно будет, сделать чего…
– А ну, ступай, кому сказано! – рассердилась мать. – Что мог, ты уже сделал, теперь потерпи за дверью. Иди, говорю, а то коромыслом огрею!
И пошел Муромец куда глаза глядят. Даже не разбирая дороги: так волновался. Все смешалось в кудлатой головушке богатыря, точь-в-точь как в тот день, когда его исцелили волхвы. А по Карачарову уже неслась новость…
– Счастье-то какое! – выскочил навстречу Илье кабатчик Будила. – Сын будет у Ильи Ивановича! По такому случаю, да чтобы не выпить?! Иди ко мне, добрый молодец, кружечку-другую хмельного меду опрокинь, враз успокоишься, а то глядеть на тебя боязно! Аж посерел, с лица спал!
– Ко мне иди, ко мне, не слухай его, окаянного! – возопил припоздавший малость Щемила. – Уж у меня-то и напои добрые, и чистота, и вежество… А в той забегаловке не напои – помои!
– Ах, ты!..
– Да ты сам!..
– Тихо! – замахал руками Илья, все еще с трудом соображая, где он и что вообще происходит. – Не лайтесь! К обоим зайду. И впрямь, успокоиться нужно, а то умом тронуться недолго.
– Соловушка, ну не упрямься! Открой ротик…
– А-а-а! Шайтан уруш баба, башка трах-тибидох! – из раскосых глаз Мудрого Отца чуть слезы не брызнули от бессильной злости. – Я уже шмотреть на них, проклятых, не могу! Ешш шама!
– Одной скучно… – капризно заныла Любава Владимировна, она же – Белая Олениха, одной рукой поглаживая мужа по голове, а другой – свой округлившийся живот. – Ну же! Не расстраивай женщину на сносях! Кушай!
– А мушшину, жнашит, рашштраивать можно?! – потряс кулаками царь тугарский.
– Ты что, своему сыночку навредить хочешь?! Будущему властелину Великой Степи и княжества Киевского?! – брови дочери Крестителя Руси угрожающе сдвинулись, а в голосе зазвенела сталь. – Ешь, кому говорю!
– Уа-а-ааа! – взвыл Шалава и с омерзением принялся пережевывать еще одну жареную лягушачью лапку. Бывшая княжна, умиротворенно вздохнув и улыбнувшись – ни дать ни взять, строгая, но любящая родительница, усадившая, наконец, проказливого ребенка за обучение грамоте, – с аппетитом стала поглощать такую же еду.
Верно говорят: кто не имел дела с беременными бабами, тот горя не знал…
То, что будущая родительница может устроить мужу «веселую жизнь», ни для кого не секрет. Что ее пищевые пристрастия могут претерпеть самые невероятные изменения – тоже. Поэтому царь Шалава, радуясь и гордясь своим будущим отцовством, поначалу снисходительно смотрел на чудачества Белой Оленихи. Пока до нее вдруг не дошло, что самая вкусная пища на свете – лягушачьи лапки.
Шаманы и бабы-повитухи утешали властелина Великой Степи, утверждая, что это вскоре пройдет. Надо лишь подождать дней десять, двадцать… В самом крайнем случае, тридцать! Но время все шло и шло, срок появления на свет наследника неумолимо приближался, а любовь к лягушкам у любимой (и единственной!) жены, пресекшей попытку Шалавы завести гарем с такой же яростью, с какой ее родитель искоренял язычество, становилась лишь сильнее. Хуже всего было то, что она чересчур буквально воспринимала поговорку: «муж и жена – одна сатана», перенося ее также и на вкусовые пристрастия.
