В мое кафе не так уж часто заходят люди. Сам не знаю, за счет чего я живу. Провести день за стойкой и обслужить всего одного-двух постоянных клиентов – это нормально. Но кровати для сна у меня, конечно же, есть.
На кафе без туалета еще могут закрыть глаза, но кафе без кроватей? Попробуйте. Пять минут работы – максимум. Повесят замок и лишат всех лицензий.
– Ты не вписываешься. – Ежон поставил на стол кружку, провел по ней взглядом – снизу вверх. Сверху вниз по кружке текла пивная капля. Где-то на середине они встретились и, кажется, даже потолкались, не сразу решив, как им разойтись.
– Ты не вписываешься, – повторил Ежон. – Где у тебя вот это вот: «Эгегей!» – Ежон покрутил пальцами, изображая не то прожекторы, не то полицейские мигалки. Наверное, прожекторы.
– Радости в кафе не хватает? – я усмехнулся.
– Нет, мне нормально! Но большинство же! Ему же чтоб «эгегей!»
– Ты придешь в кафе с эгегеем? – я вышел из-за стойки, сел рядом с ним.
– Я – нет, но другие…
– Но мне хочется, чтобы в мое кафе приходил ты. Чтобы были ты, Ирка, Раскин, чтоб Деня со своей компанией… – я начал перечислять завсегдатаев.
– Ну, тогда без сверхдоходов, – Ежон подвел черту под моими финансовыми планами.
– Ну, тогда да.
Ежону, кажется, около сорока. Впрочем, может быть, тридцать. Или пятьдесят. Он из тех людей, кто умеет жить за пределами возраста. Однажды рождается, оперативно взрослеет, а дальше – до Альцгеймера. У него нет семьи (да и кому она сегодня нужна?), он ходит в мое кафе посидеть и, что мне особенно нравится, никогда не пользуется кроватями для сна.
Нет, я думаю, он все-таки иногда спит. Но хотя бы не в моем кафе.
Я вообще не люблю, когда в моем кафе спят. И безудержную радость не люблю.
Большинство не понимает, как это: завести кафе без радости – и при этом не надеяться, что люди в нем будут спать. Ежон соглашается со мной: только так и надо.
– А по сколько у тебя обычно люди спят? – Ежон будто читает мои мысли.
– Да по-разному. Час, день… Одна девушка проспала месяц, но у нее было прямо горе-горе. И то, мне кажется, проснулась недоспавшая, – я прищуриваюсь, пытаясь вспомнить ту девушку и ее горе, но делаю это через силу.
Хотя это глупость, конечно.
Психика у людей – не покрышки, которые износились, выкинул, купил другие. Измочаленные нервы не заменишь по гарантии. Боль обиды не выключишь.
Но ее можно «переспать».
Когда ученые изобрели таблетки для «пересна», мир взорвался эйфорией. Больше не надо страдать, когда тебя бросил парень. Не надо глушить алкоголь, когда наезжает начальник. И даже если погиб очень близкий человек, не надо корчиться в боли, пытаясь найти себе хоть какое-то место, где можно чуть-чуть дышать.
Ты просто пьешь «пересон» – и спишь. Час, день, неделю… Пока отключаешься, лекарство проводит с мозгом свою работу. Проснувшись, ты все помнишь. Ты продолжаешь любить погибшего и ненавидеть начальника. Но ты больше не страдаешь.
Принимаешь как данность: да, мой ребенок погиб, он был замечательный мальчик, я всегда буду его помнить и любоваться на его фотографии. Не подскажете, распродажи в Икее еще не закончились? Надо бы купить фоторамки, но не хочется переплачивать.
Мозг от эмоций переходит к «рацио». Это не больно. И очень полезно.
Наверное.
Я еще никогда не пил этих таблеток.
И вряд ли буду.
– Ну, пошел я, – Ежон вложил тысячу рублей в деревянную коробочку «для счета», помахал рукой.
Чуть покачиваясь, грузно двинулся к гардеробу, споткнулся о новую посетительницу, схватился пухлой рукой за щербатый кирпич стен…
Из-за Ежона я даже не рассмотрел эту девушку – мое внимание было приковано к старому приятелю. Заметил ее только когда услышал громкий смех: словно кто-то перевернул коробку с маленькими металлическими шариками и они поскакали по деревянным столам, железным абажурам, каменному полу…
– Это у вас так курица называется? – смеялась девушка. – Ой, и салат! – она листала меню и хохотала над названиями. Я люблю каламбуры, поэтому, составляя меню, не скупился на них.
В моем кафе редко так смеются. Нет, у меня не пристань мизантропов. Просто приглушенный свет и этническая кухня располагают скорее к романтике и задушевным беседам, чем к дискотечному смеху.
Но девчонка смеялась.
По всем законам толерантности я, конечно, не мог назвать ее девчонкой. Девушкой, посетительницей, даже мисс – можно. Но она была девчонкой. Густая прямая челка, два хвостика, гольфы, кеды. И ростом – метра полтора, не выше. Но главное – у нее были ямочки. И улыбка. Такая бывает только у счастливых детей.
– Ты похожа на Пеппи Длинныйчулок, – я подошел к ней, рискуя получить вызов в полицию за домогательства к посетительнице.
– Прикольно! – рассмеялась она. – А кто это?
Девчонке было 20 лет. Она не знала Пеппи, не знала Анну Каренину, не знала законы Ома и таблицу умножения тоже, кажется, не знала.
Совсем не дура. Просто для их поколения актуальны другие знания. И школа, которая пытается впихнуть в них Ома и Каренину, конечно же, остается одна со своим Омом и своей Карениной. Школе вообще тяжело: с тех пор, как таблетки «для пересна» разрешили применять с 12 лет, дети перестали слушать уроки. Они их пересыпают.
И я детей понимаю.
– Ты как вообще сюда попала? – я смотрел, как она ковыряла вилкой салат из огурцов и редиски.
– Да я люблю попадать туда, где никогда не была, – девчонка подцепила огурец, посмотрела на просвет. – А у тебя прикольно. Только как-то не весело.
– Тебе надо, чтобы музыка, свет, шум… – я покрутил пальцами – точно так же, как крутил Ежон.
– Ага! – она растянула губы в улыбке. – Я такое люблю. Я вообще веселиться люблю, а ты? Почему ты такой задумчивый? Мне кажется, тебе надо выпить пересон. Я, когда так задумываюсь, всегда сразу пью. Но я редко так задумываюсь.
– Я не пью пересон.
Она отложила вилку.
Посмотрела на меня.
– Совсем?!
– Ни разу в жизни.
Это, конечно, была не дружба. Наши отношения даже приятельскими не назовешь. У нас с ней разное всё – начиная от гендера и заканчивая плей-листом. Но девчонка стала то и дело заглядывать в мое кафе. А я стал ее ждать.
– Привет! – она врывалась смеховым торнадо, в котором мелькали ее руки, кеды, улыбки. – Привет! – бросалась на шею, целовала в небритую щеку.
– Привет! – я подставлял шею, щеку… И, кажется, душу.
– А что у тебя сегодня было? – садилась за «свой» стол, заказывала молочный коктейль. – А расскажи какую-нибудь историю!
Наверное, она все-таки приходила не ко мне, а к моим историям. Так маленькая внучка ходит за дедом, выпрашивая у него сказки. И все думают: надо же, как деда любит! А потом она вырастает, дед умирает – и она вдруг замечает, что – нет. Оказывается, не деда любила, а сказки. Взрослой девочке сказки не нужны, значит, и смерть деда – досадное, но совсем не шокирующее событие. Даже «пересон» пить не нужно.
