Потихонечку я выскользнула из нашей гигантской кровати и на цыпочках пробралась на кухню. В доме стоял тяжелый запах дров. Вчера мы долго болтали, лежа перед камином. Мы свалили подушки с дивана на пол, и, развалившись на них, прикончили не одну бутылочку белого душистого вина.
Андрей с умным видом рассказывал мне про судьбу каких-то монахов, чей удел был собирать виноград, а по мне так это слово следовало заменить на радость жизни, потому как уделом можно назвать лишь тупое стояние в пробке, но уж никак не сбор виноградных лоз со склонов гор и долин в окружении божественных ландшафтов, причем добровольно.
Я распахнула окна и вышла на террасу. Я дышала долго и глубоко, пока мои легкие окончательно не замерзли, и ледяной воздух не начал обжигать кожу. Это было прекрасно. Я любила делать так: совсем голая, оглядываясь по сторонам, боясь быть замеченной собственным садовником или соседями. Я постояла еще чуть-чуть, пока холод от земли не пробрался до моих волос, и вскочила по ступенькам обратно в дом.
Андрей спал, раскинувшись по всей кровати. Так спят завоеватели, уверенные в себе люди и эгоисты. Он был всеми ими сразу. Он был очень красивый мужчина. Однако я почему-то никогда не думала, что он желал кого-то другого кроме меня… Я не хотела, чтобы он проснулся, потому что, чуть открыв глаза, он тут же затащил бы меня обратно в кровать, где мы и так проводили большую часть времени нашего отдыха. И, честно говоря, это развлечение мне стало немножко надоедать, потому как кроме пищи телесной, у моего организма, в отличие от Андрея, была еще потребность в пище духовной.
К тому же я была обижена. Вчера во время наших посиделок у камина он все испортил. А ведь вечер начинался так хорошо. Почему, из за какой очередной глупости? Мы вместе готовили, болтали о всякой ерунде, потом, сытые и опьяневшие, мы свалились перед камином, где с удовольствием прикончили еще бутылку пьяного эльзасского вина. И все вроде бы было так душевно и романтично. И поскольку Андрею было всегда нелегко говорить об отношениях, а более свойственно не выражать свои эмоции, отчаянно прятать любые выражения чувств, то, поняв романтичность момента, он грубо испортил все, что, как мне показалось, могло перерасти в нечто большее, чем очередной побег на уикенд из Москвы в его дом на юге Франции.
И, почувствовав, что ситуация вышла из-под контроля, и что еще чуть-чуть и он вынужден будет отвечать на мои вопросы о совместном будущем, он начал вспоминать о своих старых связях. С таким же успехом он мог бы рассказывать мне о романе с какой-нибудь знаменитой голливудской актрисой. Я знала, что таится за этими рассказами… Это меня совсем не трогало. Я подсознательно чувствовала, нет, скорее я была уверена, что была у него единственной уже на протяжении многих лет… Любопытно, что эти разговоры выводили его из себя и не трогали меня.
При этом он умудрялся обвинить меня в корыстности наших отношений, разнице в возрасте, моем браке, ставшим былью давным-давно, и еще бог знает в чем, включая мировой кризис. Надо признать, что Андрей не любил однообразия, и все эти сценки злости и ярости, разговоры, приводящие его самого в бешенство, имели место лишь для того, чтобы развеять скуку. Его скуку. Эта обидная ухмылочка на его лице заставляла меня каменеть и снова и снова принимать решение о моем уходе. Создавалось ощущение, что именно такого шага он и ожидал от меня, испытывая меру моего терпения.
Но потом, конечно, мы как всегда помирились и, зная правила игры, закончили вечер в нашей гигантской кровати, прижавшись друг к другу горячими телами, и мое лицо, мокрое от слез, которых он никогда не видел, расплывалось в кошачьей улыбке.
Мы познакомились шесть лет назад, после того как мой брак с французом был окончательно завершен, оставив после себя знание языка и разрешение на проживание во Франции. Я вышла замуж так внезапно, ничего не зная ни о мужчинах, ни о жизни за границей. Мой муж, молодой смазливый француз, студент университета живописи, перевез меня в Париж, когда мне исполнилось 23 года. Мы жили весело, беззаботно и очень бедно. Наше бешеное увлечение живописью и принадлежность к разношерстному артистическому обществу Парижа, кормило нас таким шквалом эмоций, что о еде мы думали редко. Иногда нашей дневной порцией пропитания была чашка кофе и пачка сигарет. Однако жить во Франции было для меня ново, интересно и отнюдь не тяжело. Я легко овладела французским, обзавелась друзьями, а позднее и любовниками, нашла себе неплохую работу и через несколько лет чувствовала себя настоящей парижанкой. Мы развелись довольно легко, но назад в Россию я так и не вернулась… Пока не познакомилась с Андреем.
Это французское наследство сильно отличало меня от других претенденток на пост спутницы Андрея, так как большинство желающих хотели не только присоединиться к увлекательному процессу траты его состояния, но и получить возможность выезда все на тот же Лазурный берег Франции, где и предполагалось с гордостью демонстрировать результаты обладания кошельком Андрея, вывешивая на себя все купленное, словно медали за добычу и захват его в качестве мужа. А возможность жить за границей у меня была и без Андрея. К тому же я не очень любила Ниццу за ее туристическое наследие, наглые цены и огромное количество французских и английских стариков, приезжающих сюда проводить остатки их жизней. Я, конечно, не имела ничего против них, но эта старость, возникающая на Лазурке везде, от теннисных кортов до пляжей, вымощенных мятыми и сморщенными телами, приводила меня в ужас. Я понимала, что я тоже не молодею и совсем скоро окажусь на их месте. Одним словом, я не любила ни Ниццу, ни Канны, чем в свое время сильно шокировала Андрея.
И вот, шесть лет спустя, я все еще не понимала, где мы находимся в наших отношениях. Я могла бы подождать еще лет десять, но никакой уверенности в том, что спустя годы я смогу занять позицию жены, у меня не было, и дабы не тратить время, мне нужно было знать, кто я в его жизни сейчас.
Мы прилетели всего на два дня. Чтобы побыть вдвоем, подумать, остановить время и никуда не спешить. Отключить телефоны и ни с кем не общаться. Мы часто делали так. Срывались, стоя в пробке, заказывали билеты и уже через несколько часов сидели в самолете, уносящем нас туда, куда на тот момент были свободные места. Это были то Вена, то Париж, то Прага, то Хельсинки. Нам было совершенно неважно.
Деньги Андрея давали неограниченную свободу делать то, что мы хотели, а умение ими распоряжаться, что было далеко не у всех его приятелей, дарило нам массу незабываемых впечатлений и оставляло в памяти зарубки, о которых было приятно вспоминать. Одно только плохо: Андрей не любил помнить и хранить, а как следствие этого ненавидел и фотографироваться.