С бесконечной Благодарностью Богу за то, что он дал мне почувствовать, что такое – Любить…
Я не писатель…
Куда мне…
Просто конструктор слов.
Старый, скрипучий маяк…
Проектор для твоих снов..
Открываю грудную клетку…
Достаю свою лампу-сердце…
Протираю, вставляю обратно
И на ключ закрываю дверцу.
Я – немая башня со светом…
Руки мои – лучи.
Убери ладони, открой глаза…
В темноте никогда не кричи…
Я буду стоять сто, двести…
Захочешь, хоть триста лет.
Я твой сигнальный огонь…
Жизни твоей амулет.
Если тьма случится повсюду…
Если некому будет согреть.
Вспомни… маяк – человек…
Будет тебе гореть…
Будет в тебе гореть…
Лишь для тебя гореть…
Я бы надела сейчас косуху…
Завела бы свой старый Харлей…
Крутила бы ручку с газом,
Стараясь выжать насухо.
И неслась, не боясь ни ветра…
Ни встречных людей.
Я спала бы, укрывшись брезентом.
Разводила бы на ночь костры.
И смотрела на звезды,
Представляя, что между ними
Огромные, кованые мосты…
Я могла бы дарить тебе
Скорость, ветер и небо…
Я могла бы писать тебе
Миллионом хвостатых комет.
Жаль вот только, что у меня ни косухи…
И ни Харлея… нет…
Я – размазня. Я – старое молевое пальто.
Ты приходишь. Меня надеваешь.
И говоришь, что я без тебя никто…
Ты презрительно шепчешь:
«Ну что за тоска? Что за вид?
Дыры и те полиняли».
А у меня в плечах, и где пуговицы болит…
Я не люблю тебя в гневе.
Ты страшен как ураган.
Швыряешь меня и орешь:
«Продам тебя, на хер, продам!»
И вот я в ломбарде.
Мне страшно. Я – молевое пальто.
Меня не возьмут и не купят
В ближайшие лет эдак сто…
Вдруг рядом со мной говорят:
«Мне это пальто заверните.
И будьте поаккуратней.
Смотрите, его не помните!»
Я еду в пакете свернувшись.
От страха подкладка дрожит…
Сейчас распакуют, примерят,
Увидят убогий мой вид…
Вот дом. Достают из пакета
Меня как ценный товар.
И бережно так надевают,
Как никто еще не надевал…
Я вскрик восхищения слышу:
«О Боже, какое пальто!
Я в нем – дворянин, англичанин!
Я – лорд… И не меньше того!»
Тебя я носить буду редко.
Почищу, повешу в свой шкаф.
Ну, может быть только на праздник.
Вместе с рубашкой в шелках.
Кричу я: «Носите! Носите!
Мне всё ведь еще невдомек…
За все мои 30 лет
Меня так никто не берег…»
Я хотел бы тебя обнять,
Но я просто текст…
Тридцать три алфавитные буквы.
С пробелами или без…
Я тянусь к тебе всеми дефисами и тире,
Через весь земной шар.
Мегабайтами фраз во тьме.
Ты прими меня, ты пойми – я конструктор слов.
Я не знал ничего, кроме ямбовых этих оков.
Да местами я вычурен, слишком криклив.
Но едва я вижу тебя, я смущенно затих…
Мой хозяин – поэт… алкаш…
Хлещет водку, вино и ром.
Я бы бросил его, но знаю
Не выдержит, кончит дном…
Если б он не вдыхал в меня жизнь,
Не строчил бы строку за строкой,
За ним бы давно пришла
Та самая гостья с косой…
Я хотел бы тебя обнять,
Но я просто текст.
Не могу согреть, но зато
Могу рассказать:
Каждый вечер он письма шлет…
Только глупый огонь,
Хоть ты тресни, не может их прочитать…
Вроде умный хозяин, толковый.
Но что за беда?! Как не может понять,
Что в камине они не дойдут никогда!!
Он сжигает и пишет…
Заливает тетради вином.
Хлещет водку. А в промежутках – ром.
Пламя лижет буквы, строчки, слова…
Я всего лишь текст…
Мне тебя не обнять никог…
Вот что бывает, когда наизнанку душа…
Когда выпиваешь тонну полусухого.
Когда сообщение прочитано,
Но не отвечено.
Ты сердце открыл…
А тебе же в ответ – ни слова.
Когда так бомбит,
Что в высоких окопах
Не скрыться.
Дрожь в голове и в ватных моих ногах.
Я столько раз хотела забыться,
Что распята за это
На всех известных крестах.
Как человек, прочитав, может
Вдруг не ответить?..
Раньше такое было мне невдомек.
Но я ведь взрослею…
И, в общем, не глупая девочка.
За тысячу раз можно усвоить урок.
Когда нет ответа: Значит, тебя не помнят.
Не ценят. Не любят. И точно не берегут.
Нет. Нет. Я не злюсь. Какое имею право?
Я трубку на твой звонок больше не подниму…
Помнишь, я говорила, что будет легче?
Помнишь, я говорила, что будет легче?
Я соврала тебе. Легче уже не будет.
Парочку книг и точно не выдержит печень…
Десяток стихов и к черту слетит рассудок.
Я торговала собою как на базаре:
«Что вам? Тепла? Завернуть?
Килограмма два хватит?
Вам что? Улыбок? Сколько?
Граммов на двести?
На мерных весах я вешала свое сердце.
Я отрезала с лихвою по сантиметрам…
Вот вам любовь, доброта, сострадание…
Я не жалела… вам ведь оно нужнее.
Заботу в пакет положу и на сдачу внимание…
Я вдруг оглянулась… О, боже, и что же я вижу?!
Исчерпан лимит! Ведь сердце Мое не резина.
Лавку закрою, повешу на Сердце табличку:
«Окончен прием! Учет на дверях магазина…»
И больше ни строчки. Не выдавлю. Не скажу..
Надо признаться: бремя не по размеру.
Надо уйти живому с этой войны.
Надо во всех делах знать свою меру..
В спину кричат: Дезертир…
Да пошли они на хер.
Сожгу все листы и смою в речной воде.
Светятся строчки как серебро на бляхе..
Я не писатель…
Это все не по мне.
Бегу с корабля я как та оголтелая крыса…
Сжигаю тетради. Сжигаю мосты за спиной…
Я проиграла. Довольны? Ведь вы говорили…
Предупреждали, жизнь не считать игрой…
Стану обычной. В офис, наверно, устроюсь…
Стабильность. Работа.
Карьера и Коллектив…
Я отдаю непосильную эту ношу…
Поторопилась, ее на себя взвалив.
Я не писатель. Мысли, прошу вас, заткнитесь!
Осточертели мне душу когтями рвать.
Я не писатель. И не «писака» даже…
Порву я блокнот и готова это признать…
Я обещала стихи не писать.
И видишь, как не сдержала слово.
Для меня все, что касается тебя
Непонятно… Несдержанно…
Нетолково.
Меня спасает одно лишь то, что
У всех великих людей была муза.
Я Маяковского привожу в пример…
Для него любовь не была обузой.
Он – громадный, жилистый Эверест.
Сердце его как глыба железная.
Как он хотел, чтобы Лиля его
Была с ним мягкая… женская… нежная.
Его, вершителя звезд,
Громкого покорителя зимней стужи.
Закрывали на кухне на ключ, когда
Лиля в спальне уединялась с мужем…
Как он сносил это?… как терпел.
Жилистая эта громадина.
Как не выламывал хлипкую дверь.
Как не кричал: « Убью тебя! Гадина».
Я не писатель. Я, помнишь, маяк…
Свет мой для всех не ярок.
Я не Володя… Но, знаю давно:
Любовь – это Божий подарок.
Я смирилась почти со всем:
Между нами звезды, миры и время.
Но что я никак не могу принять:
