– Слушай, Александр Николаевич, чего ты добиваешься?
После долгих раздумий Леонид Ильич «наступил себе на горло», чтобы очистить его от накопившихся слов. Вопреки себе, он решил поговорить с Шелепиным напрямую и высказать ему всё, без обиняков. Сегодня же. После заседания Политбюро: отдельно вызывать главу ВЦСПС к себе Генеральный не хотел: много чести – и мало удовольствия.
Александр Николаевич в последнее время большей частью демонстративно отмалчивался на заседаниях. И не один, а в компании Воронова и Полянского. Последние старались отмалчиваться соло, но это не помешало Леониду Ильичу объединить их с зачинщиком. Один Шелест изредка пытался «шелестеть», явно недовольный умалением своей роли и почти открытым игнорированием собственного мнения, пусть зачастую и отсутствующего.
Вот и сегодня Шелепин за два с половиной часа не проронил ни слова, «отметившись» лишь парой неприязненных взглядов по адресу Генерального секретаря.
– Что Вы хотите этим сказать?
Шелепин, хоть и был моложе Брежнева почти на двенадцать лет, но в былые времена, с глазу на глаз, нередко обращался к Леониду Ильичу по-свойски, на «ты». Сейчас же не хотел этого делать, явно оппонируя Брежневу «по линии доброжелательности». И не только потому, что на «ты» Генсек был лишь со «своими» или с кандидатами в «свои», а с прочими – только на «вы». И не только потому, что Александр Николаевич предпочитал ясность: он сам не хотел «сокращать дистанцию». Не из политической целесообразности, не в порядке демонстрации: от внутреннего чувства, подлинного и глубокого.
И Брежнев понял всё и сразу. Он понял, что разговор «по душам» заканчивается, фактически и не начавшись. И, тем не менее, он «не выключил микрофон».
– Александр Николаевич, что бы ты обо мне ни думал, я к тебе отношусь с искренним уважением. Можешь иронизировать, можешь не верить – это так.
– С искренним уважением? Как к достойному врагу?
Лицо Шелепина, если и изменилось, то лишь в сторону ещё большей кривизны: «благими намерениями дорога к отставке вымощена». Но Леонид Ильич, похоже, и не рассчитывал на трансформацию обратного порядка.
– Я не буду скрывать: мы с тобой – не друзья-приятели. Как-то так получилось… что не получилось. Ну, что ж: бывает. Но это не должно мешать нормальным отношениям. Это не должно мешать совместной работе: дел – по горло! И, уж, тем более, несходство во взглядах не должно делать нас врагами. Я, со своей стороны, не считаю тебя врагом. Ты, Александр Николаевич, мне – не друг, но и не враг!
– «И не друг, и не враг – а так!»
Шелепин добавил лицу кривизны. Но удивительное дело: «наружу» прорвалось и что-то от души. Какая-то частичка искренности – и это была не искренняя враждебность. Скорее – грусть по несбывшемуся себе и неизбывшемуся Брежневу.
– Нет, Александр Николаевич…
Генсек упорно «третировал» Шелепина именем-отчеством.
– … не так. Прежде всего, я считаю тебя толковым руководителем. Очень толковым. Даже талантливым руководителем крупного масштаба…
Брежнев посверлил взглядом собеседника, явно не ждавшего, но и не желавшего комплимента – и «дострелил» фразу:
– … который все свои таланты растрачивает на амбиции – вредные, в первую очередь, для него самого.
Намёк был более чем прозрачным, но Александр Николаевич вновь постарался его не увидеть. Очень постарался. Леонид Ильич опять «перезарядил ружьё».
– А ведь мы могли бы дружно работать. На пользу делу. К взаимной выгоде.
И этот намёк был достаточно откровенным, тем более что Леонид Ильич сопроводил его выразительным маневром бровей.
«Напрасно стараешься, товарищ волк в овечьей шкуре! Меня на эту туфту не купишь!».
На этот раз Шелепин не стал игнорировать намёк. Всё, что он думал о Брежневе и его «искушении», без труда читалось в его взгляде. И взгляд этот был не менее выразительном, чем тот, который его «соблазнял» Генеральный секретарь.
– Я вовсе не открываю торги по принципу «ты – мне, я – тебе».
Леонид Ильич без труда «расшифровал» всё, «сказанное» глазами Шелепина.
– Поэтому в мои намерения не входит предлагать тебе прежнюю должность: в Секретариате вакансий нет.
– Неужели?
«Шурик» вновь изыскал резерв для дополнительной кривизны: в прошлом году Брежнев «продвинул» в секретари ЦК Катушева, который в своё время «правильно» сориентировался «в вопросе Егорычева». Это – к вопросу об отсутствии вакансий.
– Но мы могли хотя бы нормализовать отношения.
Леонид Ильич сделал вид, что не заметил иронии профсоюзного «босса».
– «Нормализовать»? – перемешал иронию с любопытством Шелепин. – Что Вы имеете в виду?
– Перестань склочничать за моей спиной!
Леонид Ильич выразился прямо и совсем «недипломатично». Выразился именно так, как и хотел: устал «занавешиваться» улыбкой. Прозвучало это пожелание довольно жёстко и однозначно, хотя и сопровождалось совершенно не злым взглядом.
– И не настраивай других против меня!
– Это я настраиваю?!
Ещё не закончив фразу, «Шурик» принялся «накручивать себя». Маски были сброшены: «вечер переставал быть томным».
– Вы, который методично выдавливает из Политбюро всё мыслящее инако, всё противящееся Вашему курсу на единовластие, обвиняете меня в том, что я настраиваю людей против Вас?!
Александр Николаевич отвёл взгляд в сторону, «по пути» звучно фыркнув.
– «Чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»
Леониду Ильичу и не нужно было видеть сейчас выражения лица Шелепина: голос Александра Николаевича, переполненный желчью, отрабатывал за двоих. «Стирая с лица остатки грима», Брежнев вздохнул.
– Ну, вот что…
Добродушие «приказало долго жить».
– … как я вижу, Вы, товарищ Шелепин, доброго отношения к себе не цените. Поэтому я скажу прямо: не играйте с огнём, Шелепин! Мне известны не только все Ваши разговоры – мне известен каждый Ваш шаг! Учтите это: в отличие от Полянского, я не дам Вам повода считать себя идеалистом!
Александр Николаевич почувствовал, как у него нехорошо засосало под ложечкой, а по внутренностям пробежал холодок – совсем даже не бодрящий. Генсек почти дословно процитировал его «времён последнего разговора» с Полянским и Вороновым.
«Подслушивают! А, может, и „хвост“ приставили!»…
В тот же день Александр Николаевич поделился информацией с Вороновым и Полянским. На этот раз – соблюдая все правила конспирации, почему содержание рандеву, в отличие от факта такового, и осталось для Брежнева неизвестным.
– Это – предупреждение всем нам, – мрачно резюмировал Геннадий Иванович, когда Шелепин закончил «изливать душу». – Ясное и недвусмысленное. И думаю, что Лёня не станет церемониться ни с кем из нас.
