«Он не знает
ничего,
и в этом вся
его
привлекательность».
«Старший брат» К. Шторм
«Его часто упрекали в излишней
твёрдости и жёсткости. Таким он,
пожалуй, и останется на всю жизнь.
Но пусть хотя бы она
знает его другим».
«Старший брат» К. Шторм
Осень
в городе – особое явление. На окраинах в элитных зонах, где одна на одной
слеплены многоэтажки в окружении редких кустов зелени, а новые саженцы ещё не
успели прорасти, дуют ветра. Причем такие, что если закрыть глаза, можно представить,
что находишься в степи. Вокруг голое пространство и холодный поток воздуха, летящий
отовсюду. Не скрыться вообще нигде. А если глаза открыть, то погрузишься в мир
каменных джунглей, которые растут высоко, но, один хрен, от ветра не прячут. И
не греют.
То тут, то там из окон светятся
огни. Мигают еле слышно, издали напоминая маяки, и почти сразу гаснут. В этих
окнах никому не рады и гостей не ждут. Там каждый сам по себе. Город он такой,
город.
Демид ненавидел новые окраины. В
последние годы они разрослись так, что стало нечем дышать. Когда на месте
элитных кварталов стояли пустыри, а по обочинам дороги – болота, ему нравилось
больше. Тогда казалось, цивилизация сюда не скоро дойдет. А значит можно хоть
ненадолго приехать и, встав посреди пустыря, словно пугало огородное, застыть и
слушать тишину. Ловить глазами зажигающиеся по очереди звезды. И тупо жить эти
мгновения. А после полуночи садиться в тачку и валить в место, называемое
домом. Сначала съемные квартиры, потом своя – в крутом районе. Теперь куда всё
это делось? Походу ветер один помнит.
Демид ударил по газам. Сейчас больше
ста не получится. Машина не его, добрые люди дали погонять. От прежнего
имущества мало что осталось. Ностальгия иногда накатывала, но быстро отпускала.
За полтора года Демид научился не сожалеть о том, что потерялось безвозвратно.
Он знал: вместо этого придет новое. Точнее, не придет. Он сам возьмет. Когда
настанет срок.
Дед просил не уходить.
– Куда тебе? Торопишься жить? –
нарезая хлеб большими ломтями спрашивал он. – Успеешь. Или раны твои уже все
затянулись?
Дед хороший. Один из немногих, кто с
ним этот путь прошел и остался. И, вроде, не вмешивался, не досаждал. Но слово
своё вставлял. А только знал, что Демид нихера как надо делать не будет.
Упрямый, зараза. Может, поэтому и стоит до сих пор крепко на свих двоих. Был бы
послабее, давно бы сломался.
– Ты знаешь, дед, надоело. Сижу,
блин, как в курятнике, яйца просиживаю.
– Ошибся, внучек, – дед так шутливо
его называл. Никаких родственных связей между ними не было. – Яйца в курятнике
высиживают.
– Один хрен! – чертыхнулся Демид. – Да
и ты со мной как наседка. Взрослый я уже стал. Пора выбираться.
Дед достал из старого кухонного
шкафа бутылочку наливки с прошлого лета. Крышку откупорил, поднес к носу.
Довольный поставил на стол. Выудил две рюмки, наполнил жидкостью. Сладковатый
аромат черноплодной рябины разлился по кухне.
– Бери, – толкнул рюмку Демиду. –
Бахни для храбрости.
Демид нахмурился, недовольный такой формулировкой.
Ему-то для храбрости? Дед явно прикалывается. Но рюмку взял и моментально
опрокинул в рот. Ощутив горечь на языке, сказал сипловатым голосом:
– Кажется, крепче стала.
– До срока дойдет точно. Градусов до
сорока пяти. Может, и больше, – похвастался дед. – А было дело – до шестидесяти
гнал. Сосед у меня тогда был. Как я аппарат заводил, так он сразу унюхивал. И
все дни у моих окон протирался. Пока жена его за шиворот не сгребала и пинками
домой не тащила.
– Что же это за мужик такой, что
бабе позволял себя пинать? – недовольно хмыкнул Демид.
Дед голову склонил и на Демида
посмотрел хитро, с прищуром.
– А самый обыкновенный мужик. Как и
вы все.
Раззадорить хотел. Демид это потом
понял. А первой реакцией была злость. И готовность держать ответ. Как это так –
дед намекнул, что он такой же каблук, как и все?
– У меня бабы нет, – напомнил Демид,
сцепив зубы. – И заводить её не собираюсь.
– Верю, – дед вновь наполнил рюмки.
И Демид понял, что тот ему ни черта не верит. От этого разозлился ещё больше.
– Зачем ты вообще этот разговор
завел?
– Так ты сам, – напомнил дед, –
первый начал. Сказал, что валить отсюда хочешь. Засиделся. А я помню, как ты
раньше говорил, что свалишь тогда, когда сведения соберешь. Чтобы подготовиться
к встрече.
Пришлось признать, что так и было.
– Ну, так что ты сведения собрал? –
уточнил дед.
– Почти, – отвернувшись к окну,
Демид молча залил в себя сорок градусов настоянной черноплодки.
Кружились листья. В деревне их никто не
убирал. Асфальтов, тротуаров нет. Кому они тут могут помешать? Каждое утро, выходя
во двор, Демид нарочно шуршал листвой, поддевал её ногами. Порой хотелось
завалиться на спину. Пофиг, что одежда сразу бы намокла от влаги, не успевающей
просохнуть. Зато повсюду листья – над головой, под ногами, повсюду. Всем миром
правили листья. И это было круто. Первый раз в жизни это было круто.
– Пора мне, дед, – вернувшись к
разговору, Демид поставил рюмку на стол и поднялся из-за стола. – Если ещё поживу
с тобой, совсем никчемным стану. Здесь хорошо, но здесь и плохо для меня. Слишком
тихо, спокойно.
– В город тянет? – дед понимающе
кивнул. – Ещё не всё оттуда забрал?
– Наоборот, слишком много оставил.
Пора возвращать долги.
– И с кого спрашивать будешь? – дед поднялся
следом. Кряхтя, придерживая руками хрустнувшую спину. – Думаешь – отдадут?
– Куда денутся. Я спрошу с каждого
сполна.
– С неё тоже?
Дед, неплохо знавший всю его
историю, выслушавший её по несколько раз в часы пьяного откровения с трудом стоявшего
на ногах Демида, понимал, что первым делом парень будет искать всех своих
обидчиков. Искать, чтобы отомстить.
И ведь найдет. Упрямый, сука!
– С неё? – переспросил Демид,
уносясь мыслями на полтора года назад в ещё покрытый снегом лес, холодный март.
Там их, казалось, было двое. И она казалась едва ли не ангелом. Брошенной на произвол
судьбы одинокой девочкой, жаждущей тепла. Его тепла! И ведь она получила. Всё
получила, что хотела, и даже больше.
Вика… Имя теплое, греющее изнутри. А
воспоминания о ней просто жгучие. И болезненные.
Она всё получила. Получила, но не
отдала. Только забрала себе. Его оставила ни с чем.
