Проблеме определения взаимодействия философии и литературы, их единства и различий, способов «философской критики», философского осмысления литературы или рассмотрения философских текстов как текстов литературных посвящен сегодня целый ряд исследований и публикаций.
В «Современном философском словаре», в статье «Философия литературы» анализ взаимодействия философии и литературы представлен по следующим проблемам: включение литературы как равноправного компонента в контекст философии того или иного мыслителя (Ф. Шлегель, Новалис, Д. Юм, А. Шопенгауэр, М. Хайдеггер, Ж.-П. Сартр); сопоставление философии и литературы как двух автономных практик для обнаружения их сходства и различий (Фома Аквинский, М. Хайдеггер, Ж.-П. Сартр); попытки найти философские проблемы собственно в литературных текстах, здесь может быть рассмотрен ряд аспектов: литература в философии, литература и философия, философия в литературе (Дж. Сантаяна, М. Нусбаум, А. Макинтайр, Ж. Дерррида, Г.-Г. Гадамер, Г. Башляр)[1].
Особый интерес к проблеме отношений философии и литературы проявляют представители компаративистской философии[2]. Вероятно, это связано с тем, что, по их мнению, «толерантность литературного творчества позволила до известной степени вместить в себя весь предшествующий опыт не только своей культуры, но и мировидение других культур, что не могло не облегчить нарождающийся процесс становления компаративистики»[3].
Не вдаваясь в подробное описание дискуссий об особенностях взаимоотношений философии и литературы, их специфики в отношении друг к другу, попробуем ответить на вопрос: «А какова роль литературы в освоении и передаче философских идей, тем более когда речь идет об идеях инокультурных?»
Нередко подчеркивается, что основная роль философии – осмысление предельных вопросов бытия мира и человека. Но эти смыслы задает и литература, причем приобщая к опыту культуры на основе сопереживания, вчувствования, воображения. Именно поэтому литературные миры и воплощенные в них идеи осваиваются и присваиваются, становясь частью личного опыта[4]. Это свойство литературы дает возможность не только воспроизводить ценности своей культуры, осваивать их, но и делать своими, близкими ценности культуры иной, поскольку поле эмоционального напряжения, которое порождает литературный текст, позволяет осуществить это без острой критичности, которой часто характеризуется философская рефлексия.
Пространство литературы создает атмосферу доверия между читателем и писателем, задает тональность сопереживания чувствам и идеям, выраженным в литературном произведении, в том числе и идеям, которые мы относим к разряду философских и религиозных. Такой опыт «собеседования» русской литературы и буддийской философии представлен в произведениях писателей и поэтов России конца XIX – начала XX в.
Изучение этого опыта потребовало обращения к художественным текстам тех литераторов, которым оказалась интересна тема Востока и буддизма, для которых буддийские идеи и буддийские сюжеты стали источником творческих вдохновений, размышлений о смысле бытия, дали возможность увидеть мир в его иных красках и ощущениях. Рецепция буддизма в русской литературе понимается как конкретный вид рецепции инокультурных черт, процесса отражения явлений и ценностей иной культуры в различных культурных сферах принимающей культуры, связанный с ее динамикой и обусловленный определенным историко-культурным контекстом[5]. Культурная рецепция часто связана с переработкой и трансформацией того, что воспринимается.
В монографии рассматриваются особенности рецепции буддизма в творчестве ряда русских писателей и поэтов. Анализируется многоплановость и глубина влияния буддийских идей на творчество Л. Н. Толстого, представлена попытка выявления контекстуальной общности мотивов ряда художественных произведений писателя и идей буддизма, трудно поддающегося определению глубокого мировоззренческого совпадения философских идей имперсонализма Л. Н. Толстого с буддийскими идеями, о чем, по-разному оценивая их значимость, ярко писали Н. Бердяев и И. Бунин.
Представлено рассмотрение буддийских реминисценций в творчестве И. Бунина, анализ их связи с интересом писателя к буддийским текстам, его путешествиями, роли в выражении собственной бунинской концепции личности.
В монографии выявляются особенности воздействия буддийских идей и буддийских образов на творчество К. Бальмонта. Определяется их обусловленность фактами биографии поэта, его глубоким интересом к буддийской литературе, в том числе и интересом переводчика, его личными знакомствами с известными буддологами того времени, знанием современной ему востоковедной литературы, посещением Цейлона и Индии.
Вопрос о восприятии и отражении буддийских идей в творчестве Д. Мамина-Сибиряка мало представлен в литературоведении, а тем более в философии, где этот писатель никогда не был объектом внимания. Недостаточно исследовано и воздействие на писателя философии А. Шопенгауэра, философа, который выступал своеобразным посредником в восприятии буддийских идей для европейского читателя.
Порой анализ одного произведения поэта выявляет активный интерес к буддийской тематике у русской интеллигенции в России исследуемого периода. Таким произведением, к примеру, является стихотворение И. Анненского «Буддийская месса в Париже». Обращение к этому стихотворению в рамках общей темы – рецепция буддизма в русской литературе – позволяет предметно увидеть ее факторы в художественном творчестве поэтов Серебряного века.
Не менее интересным представляется возможность увидеть, какую роль сыграла встреча с человеком, явившим в то время для России культуру для нее близкую и далекую – культуру буддизма, – с Агваном Доржиевым (посланником Далай-ламы XIII в Европе, выдающимся буддийским деятелем) в жизни удивительного поэта – Максимилиана Волошина. Отзвуки этой встречи присутствуют как в его дневниках, письмах и автобиографиях, свидетельствуя о ее значимости, так и, гораздо менее отчетливо (наряду с полифоничностью других влияний, вплетаясь в сложный узор творческой концепции поэта), в его лирике. И их анализ позволяет говорить, был ли на самом деле буддизм «первой религиозной ступенью» для поэта.
Вопрос о роли буддизма в творчестве В. Хлебникова нельзя рассматривать вне контекста общего ориенталистского интереса русской литературы, вне историософских исканий русского декаданса и авангарда.
