Домна Родионовна и Пелагея. Пелагея ведет Домну Родионовну за руку и усаживает на скамейку.
Домна Родионовна. В обители благовест,[1] что ли?
Пелагея. В обители, матушка. Служба нынче с полиелеем[2] да кондаками[3] Владычными.
Голоса(на дороге, за забором сада, поют под гармоники).
У нас ножички точеные.
Гири кованные.
Мы ребята удалые.
Практикованные…
Домна Родионовна. Вишь, черти, горло дерут. Слободские, что ли?
Пелагея. Слободские, матушка, фабричные. С бабами да с девками, из кабака в кабак шляются. Пьяным-пьяно!
Домна Родионовна. Тьфу, окаянные! Люди в церковь, а они в кабак.
Голоса.
Мы урядника убили,
Станового бить идем.
Вся полиция знакома.
Губернатор нипочем…
Пелагея. Озорники, охульники! Вот нынче леса-то в уезде горят: все они, слышь. Того и гляди, весь город спалят. Одно слово – революцьонеры!.. Ох-ох, матушка, анафема веку сему… О летунах-то этих намедни старец повествовал…
Домна Родионовна. О каких летунах?
Пелагея. Да вот, что на машинах-то – как их, еропланах; что ли, – летают по воздуху. У святых отцов писано: превознесется сын погибели, человек беззакония паче всех глаголемых властей и прельстит народы чудесами ложными – возьмет крыле и взыдет на небо. А Господь поразит его, змия древнего, убьет духом уст Своих.[4] Ну, а там и кончина веку сему, светопреставление… А вот и Гришенька…
Домна Родионовна. Какой Гришенька?
Пелагея. Виновата, матушка, Григорий Иванович.
Домна Родионовна. Ну, то-то же, смотри у меня, востроглазая!
Домна Родионовна и Гриша.
Домна Родионовна. Что же старец?
Гриша. Вас, бабушка, слушаться велел во всем.
Домна Родионовна. Во всем? Так и сказал?
Гриша. Да. И если что против совести казаться будет, то все-таки…
Домна Родионовна. Видишь, Гришенька. Ну, так как же, миленький, о чем говорили-то намедни, сделаешь?.
Гриша. Сделаю, если велите, то сделаю. Но трудно мне, бабушка, если бы вы знали, как трудно…
Домна Родионовна. Знаю, родимый. Послушания подвиг труднее всего. А ты и потрудись для Бога-то: что труднее, то Богу угоднее.
Гриша. Бабушка, да, ведь, грех-то какой! Воровство, подлость, предательство… и против кого же?..
Домна Родионовна. Жаль стало брата?
Гриша. Жаль? Нет… Вы же знаете: не люблю я его, враг он мне. Да, ведь, то-то и подло, что враг: с другом подло, а с врагом еще подлее.
Домна Родионовна. Ну, спасибо на добром слове, внучек. Кто же тебя на подлость подбивает? Мы со старцем что ли?
Гриша. Не сердитесь, бабушка, милая. Не к тому я сказал…
Домна Родионовна. Да ты, брат, не виляй, не отлынивай. Говори прямо: не хочешь? Не сделаешь?
Гриша. Сделаю. Как сказал, так и сделаю.
Домна Родионовна. Обещаешься?
Гриша. Обещаюсь.
Домна Родионовна. Ну, смотри же, помни. (После молчания). А я Пелагее скажу: девка проворная, на все руки мастер, да положиться нельзя – шельма. Ты за нею посматривай. Ключ достал ли?
Гриша. Достану. У няни есть другой от того же замка.
Домна Родионовна. А письма где, знаешь?
Гриша. Знаю. Когда переносили вещи в павильон из дому, я с братом бумаги укладывал.
Домна Родионовна. Ну, значит, ладно все. Спасибо, Гришенька. А насчет греха, не испытуй, смирись. Старец лучше нашего знает. Бывает и грех во спасенье. Тут премудрость Божия тайная. Старцу-то веришь?
Гриша. Верю. Вам да ему только и верю. Только вас двое и есть у меня… Ох, бабушка, милая; скорее бы к вам совсем уйти от них! Измучился я, устал, не могу больше…
Домна Родионовна. Небось, миленький, теперь уж недолго. Это тебе испытание последнее: как совершишь, одолеешь, – так и уйдешь от них. Вместе уйдем. «Изыдите, изыдите, люди Мои, из Вавилона».[5] Уйдем от безбожников. В ущелиях да пропастях земных скрываться будем, а им не дадимся… Смотри же, блюди себя, внучек, от соблазна ихнего, от премудрости дьявольской. Премудрые, ученые, «образованные»! Вон ведь и ты все книжки читаешь, в университете учишься, по стихиям мира сего ищешь премудрости. А мы люди простые, темные. Может, и тебе не пара?
Гриша. Нет cero бабушка, этого не бойтесь cero – чего другого cero только не этого. Я же знаю их, вижу насквозь: пустое все у них, гнилое, трухлявое. Вот как волчья яма: сверху покрыто, а ступишь ногой и провалишься.
Домна Родионовна. У нас-то покрепче?
Гриша. Да. крепкое у вас, крепкое, вечное! Оттого к вам и иду.
Домна Родионовна. Так будешь с нами?
Гриша. С вами, бабушка, с вами на веки веков.
Домна Родионовна. Аминь! (Встает и кладет ему руки на голову). Спаси тебя Господи! Заступи, помилуй Матерь Пречистая! (После молчания). Ну, ступай. Гришенька, а то как бы не увидел кто. Скличь-ка Пелагеюшку.
Гриша. Пелагея, Пелагея Савишна!
Пелагея выходит из-за кустов, – видно, что подслушивала, – уводит Домну Родионовну. Иван Сергеевич идет из сада. Мавра накрывает на террасе стол к чаю.
Иван Сергеевич и Гриша.
Иван Сергеевич. А, Гриша, здравствуй. Мы ведь с тобой сегодня не видались. Опять у старца весь день?.. А это что у тебя? (Берет у Гриши книгу). Pensées de Pascal.[6] Старцу, что ли, носил?
Гриша. Да. старцу.
Иван Сергеевич. А он по-французски разве читает?
Гриша. Что вы! Университет кончил…
Иван Сергеевич. Ах, да, ученый. – я все забываю… Ну, что ж понравилось?
Гриша. Папа, зачем? Ведь вам неинтересно вовсе…
Иван Сергеевич. Нет, отчего же? Умный человек…
Гриша. А «с умным человеком и поговорить приятно», по Смердякову?[7]
Иван Сергеевич. Ну, вот, и Смердяков! Что же ты сердишься? Я ведь попросту… А. впрочем. Бог с тобой – не хочешь, не надо..
Гриша. Нет, папа, милый, я не сержусь, а только трудно мне с вами об этом… А насчет Паскаля, старец говорит: книга хорошая, но нельзя смешивать веру с вероятностью – «держать пари на Бога»…[8]
Иван Сергеевич. А ведь и правда, нельзя… Мавра, что ж самовар?
