© Владимир Спиртус, 2018
ISBN 978-5-4493-3576-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Рисует яблоко Сезанн
И винную бутыль.
Покатый край мутно-зелен
Будто придонный ил.
И время как на дне реки
И на гребне горы
Стоит, струится и течет,
Замкнувшись изнутри.
Кружится черный диск. О, соло мия!
Италия мерещится вдали
И оттисками солнца
Плавит веки,
И море ее
Плещет за проливом
Ушные раковины
Наполняя гулом…
Свежевыпавший снег
Скороканувший снег —
И зимы и весны
Ослепляющий бег.
Одиночество губ,
Одиночество снов,
Как хирургом на рану
Наложенный шов…
М. Волошину
Угрюмое пространство камня.
О, плато!
Самодовлеющая плоть,
Где стиснутость и холод,
Упрямство, зажатое в тиски.
Зигзаги трещин,
Как свитков письмена, судьбы
Неявное предначертанье.
1984 г.
Жестких трав натянутый парус
Унесет в изумленные дали,
Где изломанных гор гряда
Словно конских крупов мельканье.
Здесь, на яйле, дом недостроенный —
Среди лета случайный причал.
В этом доме смуглянка юная
Как шиповник цветет между скал…
Безпредметна весна.
Через россыпи рыхлого снега
В решетках садов
Пробиваясь
Она – не цветение и не желанье,
А ускользающий воздух.
В воздухе нечто воздушное,
Что ускользает и тает.
Матовые спины женщин.
Каменные плиты,
Раскаленные от зноя.
На зыбкой поверхности воды —
Гравюры из лоз и листьев,
Лоз и листьев только.
Светлые струи
С красным подтеком печали…
И вновь тебя врасплох застанет
Нечаянно нагрянувшая стая.
Волнообразное движенье крыльев,
Гортанный крик и облик неба смутный,
А ветер будет
Громыхать калиткой,
И сонно дождь
Струиться на песок…
Дни горьких трав
И солнца слабых пятен,
Обломанных ногтей,
Обугленных холмов.
Дни мертвых ос
И сонных виадуков,
Больничных стен
И в грязь затоптанных цветов…
С громким приветливым лаем
Овчарка навстречу.
Миска на грядке с петуньями,
Вьющийся виноград.
Велосипед на стене в коридоре высоком.
Пятна от сырости, свечи,
Запах жареной рыбы
И старушенции добро-внимательный взгляд.
Поблекший виноград
На костылях шпалер.
В дождливой пелене
Долины полусумрак,
И утра хмурого
С холмами пересуды,
И стыд от мутной
Жалости к себе…
Боже, ты знаешь за что,
И мой ропот не слушай.
Верю: развяжешь узлы
И разгладишь дороги.
Боже! Храни это все:
Светляка в кулаке малыша,
Полускелеты домов
И армянское слезное небо…
1988 г.
В просветах между букв,
В расщелинах меж слов
Теряет влагу мысль,
Как кроны воробьев.
Но сердце отпечатком мезозоя
Хранимо будет в глубине небес…
Воистину:
Вначале было Сердце.
Глотаю солнечное терпкое дыханье
Балконами палаццо и дворцов
Известняком пологих крымских яйл
И глиной костромской проселочной дороги.
Струится свет Небес из мхов и из камней,
Из спектра всех частот, расплющенных в эфире,
И медленное семя, прорастая, выбрасывает лист,
Как флаг из полутемных окон сердца.
Улитка уха
Или голос женский,
Зовущий тихо.
Иногда – ребенок.
И свет, струящийся
Из-за прикрытых ставень
В начале утра.
Вот, как будто все.
Пуговицу теребя,
Между стынущих луж
При этом лавируя
Ты далека уж не только отсюда —
От окоема галактики:
Всех тех рассыпанных звезд,
Что высыхают, как брызги
В преддверии утра…
Сережки с нотами софоры
Колышет ветер поутру.
Морские чистые просторы
Аккорды первые берут.
Шопен, Рахманинов, Бетховен
То ля-бемоль, то фа-диез
Звучат в отрывках из мелодий
Под перламутра мерный плеск.
И море Черное, витийствуя, шумит…
О. Мандельштам
Как псих, обвитый простынями,
Ворочаешься и враскачку
О берег бьешься головою
Всю мощь свою, в песке растрачивая.
Мутно-печальная волна
Отхлынувшая
Никогда уж
Не будет вновь воссоздана…
Когда горел четвертый блок,
И смертный дым над ним клубился
Священник Гасица молился
За православный наш народ.
Как крепость Брестская средь ада
Ильи Пророка храм стоял,
И Пасху красную встречал
Чернобыль за его оградой.
* прот. Николай Гасица (1920 -2005) —
настоятель Свято-Ильинского храма в 1986 г.
Вечер темнеющий что-то бормочет,
Силится что-то сказать сокровенное:
Тихое-тихое, нежное- нежное
Сердцу знакомое до удивления.
Что же печалиться? – Все еще сбудется.
Господи, милостив Ты к окаянному!
Вот уж и звездочка светит, попутчица,
Выйдя навстречу закату багряному…
Жилье, почти не тронутое голосом,
Нетронутая солнцем тишина.
Как, одиночество, твои богаты гости,
Как суть вещей для них обнажена!
Здесь вписаны в пространство огороженное
Ленивый кот и флоксы, и луна,
Как атрибуты обещания неложного,
Как декорация чьего-то сна…
Очень пешка стать конем хотела,
Но пришлось ей сделаться ферзем.
Ей завидовали завистью белой,
А она не знала счастья в том.
«Глупая, ты нынче королева.
Надо править бал, а не грустить».
Но она не этого хотела.
Жизнь прожить – не поле перейти…
Неожиданное слово – удивление:
Золотое, как осенний лес,
Как возникшее откуда-то строенье
Возле кромки гаснущих небес.
Словно в Назарете галилейском
В нем запечатлен тот чудный миг,
Когда к бедной Голубице иудейской
С «Радуйся!» сошел Архистратиг…
Закостенела душа,
Неотзывчива к ангельским зовам.
Зашлаковано сердце,
Иссякли источники слез.
Что-то ушло насовсем.
Лишь пустыня, пустыня и зона,
И над смоковницей вновь
Воздыхает Христос…
Тихие штили твои,
Киммерия
Моря и берега
Перемирие.
После разборок
И гнева безсильного
Мерные вздохи,
Чистые линии.
Расстроенный человек, как расстроенная скрипка не владеет силами своей души.
Ясень засохший, поздняя осень.
В небе продрогшем – узкая просинь.
Тающий ладан в убогой церквушке
В тяжких разладах бальзам наилучший.
В небе осеннем —
Белые мухи.
Несть исцеления,
Аще не в духе.
