мальва раскачивает на ветру свои высокие мачты
и откуда приплыл этот северный ветер
чёрно-красная мальва цветёт запёкшейся кровью
граммофонные губы целуют холодный воздух
мы идём друг по другу как по собственному плоскостопию
граммофонные губы сжаты глаза закрыты
наш режиссёр любимый снял последнюю фильму
и она в прокате третью уже неделю
Мы встретились перед Пасхой: священники суетились,
помощники переносили наряды из помещений в алтарь.
Ты опоздал на полчаса. Сам придумал, скажи, эти пробки?
Но вышел невозмутимый – огненноокий царь.
О чём же мы говорили, нащупывая память?
Напротив нас возвышался главный-заглавный банк.
Сорок минут примерно длилась пасхальная встреча —
две рыбы на пыльном бреге, и смотрит на них рыбак.
Сначала одна ныряет под землю, как бы под воду.
Потом другая уходит, слово с собой забрав.
Мы встретились перед Пасхой, одуванчики золотились,
Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ.
Наш мир стоит на рогах быка, те рога в руках обезьян.
С Земли на них падают облака и капает океан.
Обезьяны хохочут, клыки обнажив,
скачут по звёздным тропам.
А за те рога, когда Бог был жив,
держалась дева-Европа:
«твои обнажённые чресла теперь берега морей
скажи ты зачем исчезла из вечной жизни моей
я вёл тебя над мирами была ты луны белей
от зависти умирали стрелец близнецы водолей»
После нас будет поток, илистый и извилистый,
он снесёт наши гробы из утробы Земли в океан.
Мы поплывём, и когда к пропасти мы приблизимся,
нам не за что будет схватиться, чтоб не упасть с обезьян.
Обезьяны сменяют друг друга, как по часам,
у них на лбах по табличке: «зделан Я сам
бох ни участвовал ни ва мне
ни в детях маих ни в маей жане»
А нам смешны обезьяны, мы в жилищах своих строгих,
падая в звёздную яму, о грустном думаем боге.
А я упаду для чего? А я к тебе с ночевой —
подсматривать голос твой, когда говоришь с собой,
слушать, как первый снег, скользя, открывает свет.
Я думал то – божий свет, а это всё твой же свет,
а это всё твой же свет, а это всё твой же свет.
