Каждое утро она едет через лес. Пробираясь сквозь непроницаемость древесных стволов и ночной мрак, Ирен чувствует, как лес отдает ей что-то первобытное, возрождающееся снова и снова, прах призраков и перегноя. Она ведет машину, включив желтый луч фар, и понемногу выбирается из тьмы на свет.
В маленьком городе свежеперекрашенные ставни отворяются без скрипа, каминные трубы выдыхают дым в туманное утро. Ничто не ускользнет от неусыпного ока соседей, ничего от них не скроешь. Ирен замечает, как мясник поднимает железные жалюзи своей лавки. Когда она дружески машет ему рукой, он хмурится, во взгляде – мутная поволока недоверия. Она уже двадцать пять лет здесь, но для жителей Бад-Арользена до сих пор иностранка. Эта француженка – ах да, она всех их тайно осуждает. И вот повадилась с такими же, как сама, ворошить старые истории, которые пора бы отправить на покой.
Она резко тормозит, пропуская велосипедиста, потом едет по длинной аллее, которая змеится меж деревьев, вдоль рощи. Дальше, в парке, – современные здания, в них укрыты десятки километров архивных листов и папок, и можно часами ходить мимо них, так и не услышав таящихся внутри воплей или недосказанностей. Нужно иметь тонкий слух и терпеливые руки. Знать, что ищешь, и быть готовым найти то, чего совсем не искал.
Каждую скромную папочку Ирен всегда раскрывает с душевным трепетом. Впервые поднявшись по этим ступеням, она прочитала вывеску «Интернешнл Трейсинг Сервис», еще не понимая, что это значит.
Девчонка, покинувшая родину из стремления к независимости, обернувшегося любовью, – вот кем она была, когда сама решилась последовать за женихом в лесистый край, где от нее потребовалось немало желания и воли, чтобы прижиться, и у нее все равно до конца не получилось. В конце концов, это местечко все же не так уж далеко от того, что называют своим домом. Даже после того, как любовь оставила ее, когда она уехала на окраину города с ребенком, пытающимся жить на два дома, ей и в голову не пришло покинуть его. Потому что каждый раз, поднимаясь по этим ступеням, она чувствует себя на своем месте. Исполнительницей миссии, возвышающей и облагораживающей ее.
* * *
В первый день ее поразил запах. Плесени, старой бумаги, порошка для ксерокса и остывшего кофе. Еще не успев осознать, она уже вдохнула тайну, запертую в этих стенах, в этих бесчисленных ящичках, этих папках – стоило ей пройти мимо, как их торопливо закрывали.
Сегодня ее встречает музыкальная разноголосица всевозможных «Хеллоу, Ирен» и череда приветливых улыбок, когда она проходит первый коридор и поднимается по этажам. Она приросла к этому месту. Оно – улей, и пчелы к нему слетаются отовсюду понемножку. Их имена меняются – как в калейдоскопе: Микаэла, Хеннинг, Маргит, Арье, Кэтлин, Казимеж, Дорота, Констанца, Игорь, Ренцо, Франсуа, Диана, Гюнтер, Эльзеар, Кристиан…
Она раскладывает на рабочем столе папки с делами, раскрывает ежедневник на сегодняшней дате: 27 октября 2016 года. Поднимает рулонную штору. Сероватый свет падает на фотографию сына в серебристой рамке – единственную личную нотку в этой комнате, где громоздятся кучи книг и папок – и только она владеет ключом от этого кажущегося беспорядка. На снимке Ханно хохочет во все горло. Это было четыре года назад, на его шестнадцатилетие. Она все поддразнивала его, держа палец на спусковой кнопке фотоаппарата. Потом пообедали в пивной в центре города, она разрешила ему выпить немного игристого вина: «Только папе не говори». – «А знаешь, папа уже давно разрешает мне пить пиво», – улыбнулся Ханно. Он был так красив – кудрявые волосы и горделивый огонек в черных глазах. Как будто все дальше и дальше уходил в свою мужскую жизнь.
Ирен подумала: когда он совсем уйдет – что останется мне?
От этого ее бросило в краску. А сама-то она разве не ушла? И никому не позволила ее удержать. Не станет она настойчиво удерживать Ханно.
Сейчас он учится в Геттингене и приезжает на уикэнд, если не остается у отца или с друзьями. Она привыкает соблюдать дистанцию. Ее удел – одиночество, а деликатность – средство, чтобы от него это скрыть.
Она стучится в дверь кабинета Шарлотты Руссо.
– Здравствуйте, Ирен. Я ждала вас. Сделаю вам кофе?
– Не откажусь.
– Только свыкнешься с этим сырым гризайлем, как снегом засыплет, – кривится директриса центра, вставляя капсулу в кофемашину. – Отвратительные края.
Она родом из Тулузы, и климат этой дыры, затерянной где-то в Гессене, переносит с трудом. В пылком голосе нет-нет да и промелькнет акцент ее родного юго-запада, особенно если она говорит о чем-то с жаром. Мелодичные отпечатки непокорного края, который баюкает солнце и продувают бури. Здесь, на ее вкус, этого не хватает.
* * *
– Вас надо немного взбодрить, что-то вы бледненькая, – говорит она, пока обе потягивают эспрессо. – Я хочу доверить вам одно задание.
Ирен не в силах сдержать улыбку. Любимая фраза Шарлотты Руссо – с тех пор как директриса руководит «Интернешнл Трейсинг Сервис», она звучит по многу раз в день. Эта хрупкая женщина с нервным профилем, кажется, решила в кратчайшие сроки охватить все, что не удалось ее предшественникам, рискуя утомить работников: вот некоторые уже взяли на вооружение стратегию – поменьше пересекаться с ней в коридорах.
А у Ирен все наоборот – ее подстегивает энергия директрисы. Та как будто распахнула врата мавзолея, погрязшего в пыли. Кроме того, между ними существует почти тайное согласие: у обеих ностальгия по Франции.
– О чем же речь?
Директриса пристально разглядывает ее, отпивая кофе.
– Вчера вечером я думала о вещах, присланных из лагерей. Они нам не принадлежат. Их хранят здесь как реликвии из преисподней. Полагаю, пришло время возвратить их тем, кто имеет на них права.
– Кто имеет права? – спрашивает Ирен. – Но ведь их владельцы умерли. Во всяком случае, в абсолютном большинстве.
– У них могут быть дети, внуки. Вы представляете себе, какое значение в нынешней жизни может для них иметь получение этих вещей, вынырнувших из такого далека? Это как оставленный завет… Вот я и подумала о вас и вашей группе. Конечно, я предприму все, чтобы вам оказали необходимую помощь.
Ирен остается только сказать «да».
Пусть даже она и предчувствует: то, что ей удастся вытащить из небытия, может разбиться вдребезги. Она не уверена, что к такому готова. Возбуждение и смутный страх заполняют ее всю.
Она соглашается.
И вот тогда, в тусклом осеннем свете, все и начинается.
