Девять носили нас дней по обильному рыбою морю
Смертью грозящие ветры. В десятый же день мы приплыли
В край лотофагов, живущих одной лишь цветочною пищей.
Гомер. Одиссея
Оксфорд, Англия
Наши дни
На свой собственный путаный лад моя бабушка делала все, что могла, дабы подготовить меня к тому, чтобы нести суровую женскую долю с высоко поднятой головой. Цоканье копыт, грохот колесниц, мужская похоть… Благодаря бабуле уже к десяти годам я обо всем этом имела довольно четкое представление.
Увы, мир стал слишком не похож на благородные поля битвы, которые, по мнению бабушки, я должна была наблюдать. Ставки теперь были невысокими, люди – серыми и бесхарактерными, а мои знания кодекса амазонок – бесполезными. И уж точно ничто из того, чему учила меня бабушка во время наших долгих посиделок с мятным чаем и рассказами о воображаемых чудовищах, не могло оградить меня от академических подводных течений и встречных ветров.
И именно в этот октябрьский день – день, когда все началось, – я была буквально выбита из колеи на самой середине моего доклада. Подстрекаемая всемогущим профессором Ванденбошем, сидевшим в первом ряду, ведущая дискуссии испуганно вскочила со своего места и провела пальцем по горлу, давая понять, что мне пора заканчивать. Судя по моим наручным часам, я ничуть не нарушала регламента, но мое академическое будущее зависело от благосклонности этих выдающихся ученых.
– В заключение хочу сказать, – я украдкой бросила взгляд на профессора Ванденбоша, который сидел, скрестив ноги и сложив руки на груди, и поглядывал на меня весьма недружелюбно, – что, несмотря на все выразительные описания половой жизни амазонок, греческие авторы видели в этих женщинах лишь вымышленных квазиэротических половых партнеров.
По аудитории пробежал восторженный шепоток. Почти всем слушателям пришлось пробежаться под дождем, прежде чем попасть в зал, а потому они сидели сейчас мокрые и мрачные. Хотя мне показалось, что мой доклад их немножко приободрил.
– Однако, – кивнула я ведущей, заверяя, что почти закончила, – понимание того, что эти кровожадные женщины-воительницы были чистой выдумкой, не удержало наших писателей от использования их образа в романах-предупреждениях на тему опасности необузданной свободы женщин. Почему? – Я окинула взглядом аудиторию, пытаясь определить количество моих сторонников. – Почему греческие мужчины были вынуждены держать своих жен дома, взаперти? Мы не знаем. Но наверняка страшилки об амазонках внесли свой вклад в оправдание подобного женоненавистничества.
Как только затихли аплодисменты, профессор Ванденбош, не обращая внимания на ведущую, встал и сурово огляделся вокруг, одним только взглядом заставив опуститься множество поднятых рук. Потом он повернулся ко мне с самодовольной ухмылкой на породистом лице:
– Спасибо, доктор Морган. Рад обнаружить, что я теперь не самый старомодный ученый в Оксфорде. И, ради вашего же блага, я надеюсь, что академическая наука однажды вновь ощутит необходимость феминизма, но большинство из нас, должен с облегчением заметить, давным-давно ушли вперед и зарыли топор войны.
Хотя его высказывание должно было выглядеть как шутка, оно прозвучало столь злобно, что никто не засмеялся. И даже я, стоя в ловушке кафедры, была слишком поражена, чтобы попытаться хоть как-то ему ответить. Бо́льшая часть аудитории была на моей стороне, в этом я была уверена, – и все равно никто не осмелился встать и выступить в мою защиту. Тишина в зале была настолько полной, что можно было слышать легкий стук дождевых капель по медным листам кровли.
Спустя десять ужасающих минут я смогла наконец выбраться из лекционного зала и скрыться в сыром октябрьском тумане. Поплотнее закутавшись в шаль, я старалась думать о чайнике, ожидающем меня дома… Но была все еще слишком взбешена.
Профессор Ванденбош всегда меня недолюбливал. Если верить россказням, однажды он развлекал своих именитых гостей фантазией о том, как меня похитили из Оксфорда для того, чтобы сделать звездой женского сериала на телевидении. Моя собственная теория состояла в том, что таким образом он хотел досадить своей сопернице – моей наставнице Катерине Кент, думая, что может ослабить ее позиции, нападая на ее любимцев.