Мель и Ольнэ – не самые оживленные города западной Франции. Хотя об их храмах XII в. пишут все туристические справочники, мало кто заходит внутрь, когда нет мессы. Большую часть времени церкви безлюдны, их наполняют тишина и полумрак. Время там как будто вовсе не течет, а внешний мир легко ставится под сомнение. Если пробыть в одной из церквей достаточно долго, вглядываясь в ряды каменной кладки, следы резца на рельефах и метки каменотесов, знание о современниках постепенно размывается и уходит на второй план. Запечатленные восемьсот лет назад следы чьей-то мысли и работы заставляют ощутить реальность тех, кто их оставил. И тогда стремление дотянуться до них возникает как что-то самое простое и естественное.
Церкви Ольнэ и Меля в этой книге – и объект изучения, и исторический источник, и непосредственная причина появления ее главного вопроса: кто и зачем пожелал, чтобы они были выстроены именно так. Оба храма возникли в ходе волны перестроек XII в., когда на смену прежней традиции строительства пришла новая – с необычным плоским фасадом и большой фигурой всадника над входом.
До сих пор попытки истолковать эти особенности обходили вниманием ключевую, как кажется, проблему: чья воля стояла за созданием этих церквей, кто пожелал именно такого их облика и почему. Иными словами, не был должным образом поставлен вопрос об их заказчике, а между тем ответ на него мог бы скорректировать и увязать между собою те выводы, которые были сделаны ранее исследователями архитектуры и иконографии, вывести на реконструкцию некой социальной модели, вызвавшей к жизни саму традицию. Именно такая попытка предпринимается в этой книге.
Немаловажную роль в том, как был поставлен главный вопрос и выстроена стратегия исследования, сыграла замечательная работа американского искусствоведа Линды Сейдел (Seidel L. Songs of Glory: the Romanesque Façades of Aquitaine. Chicago, Lnd., 1981), посвященная анализу конструкции и декора фасадов аквитанских церквей. Ряд соображений, высказанных в ней, пробудил желание рассмотреть их более пристально не в искусствоведческом, а в социальном плане, что мною и было сделано.
Текст настоящего исследования был защищен в качестве кандидатской диссертации в секторе исторической и культурной антропологии Института всеобщей истории РАН. Я искренне благодарна коллегам, принимавшим участие в обсуждении работы на разных стадиях ее завершенности, и очень ценю тот особый творческий и интеллектуальный настрой, который всегда существовал на семинаре по исторической антропологии, основанном А.Я. Гуревичем. Вне этой среды работа вряд ли бы состоялась. Особую признательность хотелось бы выразить С.И. Лучицкой, которая была моим научным руководителем и которой я во многом обязана своим опытом исследовательской работы. Также я очень благодарна Ю.Е. Арнаутовой за ценные историографические консультации и советы.
Огромную важность для работы имели несколько поездок во Францию, одна из которых была осуществлена по стипендии Дома наук о человеке в Париже, а две других – по приглашению Центра высших исследований средневековых цивилизаций в Пуатье (CESCM). Крайне полезным было участие в летних сессиях медиевистов Университета Пуатье и в семинарах Высшей школы социальных исследований (EHESS) в Париже, не говоря уже о работе в библиотеках Парижа и Пуатье и посещении множества романских памятников. Отдельную благодарность за советы и консультации хотелось бы высказать Жан-Клоду Шмитту (EHESS), Эрику Палаццо и Сессиль Треффор (CESCM).
Также в работе над исследованием и выправлении его текста мне в разное время помогли П.Ш. Габдрахманов, М. Сот, О.И. Тогоева, О.Ф. Кудрявцев, А.В. Пожидаева, В. Агригороаей. Всем им я выражаю мою искреннюю признательность.
Основание и строительство церквей, монастырей, а также госпиталей, университетов и прочих институций, – словом, деятельность человека, направленная на создание некой социальной, культурной и эстетической целостности, способной к самостоятельному существованию и развитию, – в последнее время были осмыслены как единый социальный и культурный феномен, подлежащий изучению. Сложность этого явления, отдельные аспекты которого могут быть рассмотрены в рамках истории искусства, истории права, социальной истории, истории религии, сделала его, по выражению М. Боргольте, одним из «всеобъемлющих социальных феноменов»[1].
Отдельного внимания в рамках этой деятельности заслуживает основание родовых церквей. Становясь усыпальницами представителей того или иного знатного семейства, церкви отстраивались и украшались таким образом, чтобы значимые для заказчиков аспекты внешней репрезентации рода были сохранены в веках и вынесены на широкий обзор. В самой церкви складывалась особая ритуальная и литургическая традиция, благодаря которой регулярная практика поминовения основателей церквей делалась неотъемлемой частью жизни церковной общины. Увековеченная таким образом родовая память была важным фактором социального позиционирования представителей знатного семейства.
XI–XII вв. – период, когда намеренное строительство и оформление церквей как родовых усыпальниц только начинает становиться повсеместным явлением. Это происходит на фоне двух важнейших процессов, приведших к существенной трансформации средневекового общества. Первый из них – григорианская реформа, в ходе которой перестраиваются взаимоотношения влиятельных светских сеньоров и церковных институтов. Второй – формирование аристократического сословия, осознание принадлежности к которому и манифестация этой принадлежности становятся важными для его представителей.
Шателены графства Пуату обретали в конце XI и в XII в. значительную независимость от графа; многие из них принимали участие в первых крестовых походах, этот факт нередко становился краеугольным камнем в истории линьяжа – именно с него она начинала осмысленно формироваться. Все мелкие феодалы Пуату до середины XI в. были владельцами местных церквей, которые в годы реформы перешли во владение церквей-патронов (главным образом монастырей). В конце XI и XII в. именно эти храмы подверглись перестройке в одной и той же манере, сильно отличавшейся от более ранней традиции. Ее основные черты – плоский западный фасад с аркатурным декором и монументальная фигура всадника, расположенная поблизости от входа. Эти и другие внешние признаки построек сами по себе наводили на мысль о том, что в них так или иначе запечатлелись черты внешнего оформления светской культурной традиции[2]. Однако подтвердить или опровергнуть такие догадки невозможно без комплексного анализа ситуации создания таких церквей.
