Десять минут назад идея перелезть через забор казалась дерзкой и невыполнимой. Но садовую калитку с зелеными прутьями заклинило намертво, и, окончательно отчаявшись открыть ее, Вера Никитична на всякий случай прикинула на глаз высоту забора и оглянулась по сторонам – нет ли кого на улице. Но в такую погоду все благоразумные люди сидели в уютных гостиных, попивая травяные чаи или настойки из брусники и вишневого листа. Зимой это происходит часто: внутреннее тепло затухает, и остаются семейные споры, зависимость от погоды и виртуальные миры.
Решительно вздохнув – в последний раз подобное мероприятие она проделывала лет двадцать назад, – Вера Никитична перекинула через плечо тонкий ремешок сумки и вставила носок правого ботинка в крупный ромбик сетчатого забора. Попружинив ногой, проверила его устойчивость. Рабица отозвалась тягучим скрипом, но давление выдержала.
– Эх, была не была! – И невысокая, чуточку полноватая фигура в черном пальто, с разноцветным шарфом на голове и болтающейся сбоку сумкой, оттолкнувшись ногой от земли, начала свой путь к вершине забора.
Свой подвиг, свой полет, свою молодость!
Левая нога никак не хотела вставать на нужное место и скользила вниз. Изловчившись и задержав дыхание, Вера Никитична ухватилась за верхнюю планку забора. Дело пошло легче. Ноги находили устойчивые положения, и постепенно она продвигалась вперед, то есть вверх. Конец шарфа выбился из-под пальто и теперь развевался где-то сзади наподобие флага.
Еще минуту спустя Вера Никитична перекинула одну ногу через забор и мысленно начала праздновать победу. Запрокинув голову, она посмотрела в темное небо.
Но, как мы знаем, удовольствие никогда не длится столько, чтобы успеть вдоволь насладиться им.
Город, летом превращающийся в черноморский курортный муравейник, а зимой замиравший в безлюдье, плащаницею укрывали сумерки. Ветер неистово швырял из стороны в сторону клочья тумана. Южный ветер не остановить – он, как русский бунт, пронзительный и беспощадный. Брошенные целлофановые пакеты парили раздутыми медузами, всплывали в мутную круговерть февральского неба и, обессилев после очередного порыва, катились по песчаной дороге.
И вдруг нечто темное – кажется, еще одна целлофановая медуза – с размаху ударило Веру Никитичну в лицо. Не удержавшись на шатком заборе, она полетела вниз, на промерзшую черную землю.
Конечно, джентльмен, споткнувшись о кошку, всегда назовет ее кошкой. Но Вера Никитична была не джентльменом и даже не леди из прошлых веков. Обычный психолог в самом обычном городе. А еще она курила трубку. Совсем не как леди – поэтому и слова предпочитала не подбирать.
– Черт!
Чтобы замедлить падение, в качестве тормоза ей пришлось использовать собственный локоть. Сустав тут же пронзила жесткая колючка боли.
Ох! Вот тебе и восхождение на вершину!
Немного привыкнув к боли и осторожно держа на весу согнутую правую руку, Вера Никитична поднялась с земли и побрела в сторону деревянной беседки. Молочно-белые боковины доходили ей до пояса. В межсезонье открытое пространство над ними затягивали парусиной, и теперь, на ветру, она надувалась пузырем, потом с резким звуком схлопывалась и опять надувалась. Похоже, беседка воображала себя богом ветра Зефиром – с круглыми щеками и выпученными глазами.
Вера присела на скамейку и отдышалась. Боль в руке понемногу утихала, хотя локоть по-прежнему не разгибался. Ветер буйствовал, завывая в переулках и болтая то внутри то наружу парусину. Вера снова поднялась, подошла к противоположному краю беседки и, встав на цыпочки, здоровой рукой начала шарить за верхней балкой под самой крышей. Сначала ладонь беспомощно хлопала по пустой древесине, но вскоре пальцы нащупали мягкий бархат ткани, и она вытащила наружу темно-зеленый мешочек на шнуровке. Проверенный годами тайник, еще – хвала небесам! – не рассекреченный детьми.
Какое-то время тесемки не поддавались – развязывать их одной рукой было неудобно, а вторую по-прежнему было легче держать в согнутом положении, – но ловкие пальцы все-таки сделали свое дело, и из мешочка показалась трубка для курения. Классический «бильярд» с прямым мундштуком и белесым оттенком от долгого использования на кончике.
Что-то звякнуло об пол. Вера посмотрела вниз: в деревянный настил, пропитанный морилкой, воткнулся раскладной тройник[1], выпавший из мешочка. Она наклонилась, чтобы поднять его, и в этот момент с колен соскользнул кисет. Упав, он раскрылся, и часть табака рассыпалась. Ветер резво подхватил добычу и унес ее в темноту неба.
Вера Никитична вздохнула. Сесть и ничего не делать.
Ритуал общения с трубкой – это время для себя. Время тишины, бездумья, ощущения гладкости трубки, горьковатого вкуса табака с вишней. «Момент между» – так она сама называла эти мгновения, когда не было ни до, ни после, только сейчас. Зазор между стимулом и реакцией. Возможность спокойно посидеть и подумать. Именно то, что ей сейчас так необходимо.
Но вместо этого – калитка, ветер, травмированная рука. Еще и табак рассыпался.
Можно было выругаться, выпустить пар, обвинить в своих неудачах погоду, трудную консультацию, новую клиентку, с которой нужно как-то устанавливать контакт, мужа, не починившего калитку, саму себя, полезшую на забор вместо того, чтобы позвонить домашним и попросить помочь. А можно было взять себя в руки и обратно стать взрослой разумной женщиной, которая не падает с заборов и знает, что любая ситуация разрешима.
Но руки у Веры уже были заняты: в одной она держала трубку, в другой тампер. Да и делать ничего не хотелось – ни ругаться, ни подключать разум. Поэтому, собственно, она и полезла через забор – чтобы еще немного побыть незамеченной.
Она выбрала не выбирать. Замерла, вытянув ноги и прикрыв глаза.
Но ветер не утихал, и теперь играл не только парусиной, но и полами ее пальто, забрасывая их то в одну, то в другую сторону. Стало зябко. Все-таки надо поднять кисет и набить трубку тем, что еще не успело улететь.
Первую сигарету она попробовала в детстве – старший брат принес. Спичек в доме не было, но в семь лет не бывает неразрешимых ситуаций, и процесс прикуривания превратился в физический эксперимент. В кладовке жил электрический камин – прямоугольный, алого цвета, размером с детскую энциклопедию советской эпохи. Он стыдливо прикрывал облупившийся бок, припадая на левую ножку. Зимой, во время царствования норд-оста и сквозняков, его извлекали из кладовки и ставили в комнате, а когда стужа отпускала, снова отправляли в кладовку.
