В жаркий июньский полдень 1971 года 30 студентов-пятикурсников МЭИ, на месяц лагерных сборов превратившихся в курсантов, стояли в строю на гаревой дорожке гарнизонного стадиона, слушая объяснения командира. Предстояло тренировать подход к начальнику, повороты и отдание чести в движении. Для этого майор приказал «рассчитаться на первый-второй», перестроил курсантов в две шеренги и указал каждой паре место для проведения занятий. В течение 15 минут изображавший начальника номер первый должен был нещадно гонять второго номера. Потом им следовало поменяться местами.
Закончив объяснять и показывать, майор куда-то отлучился, а мы занялись шагистикой. За 5 минут первые номера приказали номерам вторым 5 раз подойти к начальникам, 7 раз отдать честь в движении и 20 раз повернуться «налево», «направо» и «кругом». Так что, не дожидаясь срока, вторые номера заняли места начальников, а первые – подчиненных. Ещё через 5 минут 30 человек стали тренироваться самостоятельно. Когда каждый сам себе начальник и сам себе подчиненный, не так тупеешь: нужно и подумать, что себе скомандовать, и выполнить приказ.
Через 20 минут после начала занятий 30 студентов-курсантов с наслажденьем снимали пилотки, вытирали потные лбы, расстегивали воротники, доставали сигареты. Сколько же, в самом деле, можно долбить одно и то же!..
– Взвод!!! В одну шеренгу становись!!!
Перед студентами стоял взбешенный майор.
Построились.
– На первый-второй-третий-рассчитайсь! Третьи-номера-левое-плечо-вперед-марш!!! Строевым… шагом марш!!!
Натиск майора был стремительным и бурным. Его хорошо поставленный командирский голос подстегивал, словно плетка. В головах у обескураженных, смятых, лишенных способности сопротивляться и воли студентов не осталось ни единой мысли. Только – левой!!! Левой!!! Левой!!! Полсотни метров по прямой.
– Крутом… марш!!! – скомандовал майор в конце прямой, прогнал назад, остановил, повернул и приступил к разбирательству. Он видел, что каждый занимался, как хотел. На каком основании был нарушен приказ о проведении занятий парами?
– Но, товарищ майор, – послышались голоса тех, к кому вернулась способность соображать, – так удобнее…
– Почему был нарушен приказ о проведении занятий парами? Было приказано: 15 минут командует первый, второй выполняет, потом командует второй, первый выполняет. Кто дал вам право не выполнять приказаний?! По отношению к вам я пользуюсь властью командира полка!
– Товарищ майор, ведь…
Нет, студенческих доводов майор не принял и ещё долго говорил об уставах, о взаимоотношениях начальников и подчиненных, пока не остыл. Он был профессиональный строевик, но человек незлой, взысканий не последовало. При этом он решительно не мог понять, как можно, первое, ослушаться начальника, пользующегося по отношению к студентам дисциплинарной властью полковника, и, во-вторых, нарушить святой порядок проведения строевых занятий. Майор беззаветно верил в великий принцип армейского разделения труда: один приказывает, другой выполняет, один обязательно начальник, другой непременно подчиненный. Все существо майора – порядочного человека и при том строевика до мозга костей, «профессора фрунта», «военной косточки» – возмущалось при таком грубом попрании основ субординации.
Майор за месяц так ни разу и не поступился принципами, не отдал нам ни пяди армейской территории. А вот сержанта-сверхсрочника, назначенного старшиной курсантского подразделения, удалось оттеснить с занятых им позиций. В самом начале лагерных сборов этот мужик, какой-то весь измятый и обтрепанный, потряс всех абсолютно точным цитированием ряда статей Устава Внутренней Службы (УВС), предписывающих правила хранения оружия и содержания отведенных для этого помещений, да и потом не раз удивлял, смешил и раздражал студентов своей полной неспособностью к самостоятельному мышлению и рабской приверженностью букве Устава. Заметил, что ребята чистят зубы по утрам, он выразил на сей счет неудовольствие, подкрепив свои претензии статьей 336:
«Выполнение правил личной гигиены включает:
• утреннее умывание с обтиранием тела до пояса прохладной водой;
• мытье рук перед каждым приемом пищи;
• умывание перед сном с чисткой зубов и мытьем ног…»
– В уставе сказано, надо чистить зубы вечером, – требовал сержант.
– Но не сказано, что нельзя чистить утром, – возражали ему.
– Надо вечером, – упирался он и отступился только тогда, когда подвергся нешуточному осмеянию.
Осмеивать майора мы даже не пробовали. Боялись? Вполне возможно. Не хотели неприятностей, проблем на пустом месте. К тому же, он вызывал уважение. Он, конечно, был существом совсем другой породы, но существом достойным. Да и он не пытался нас сломать, как ломают в армии новобранцев. Так что в наших отношениях с начальником сборов установился своеобразный паритет. Он командовал – мы, разумеется, подчинялись. При этом он жил в своем мире, мы оставались в своем.
На взгляд из нашего студенческого мира армейский мир казался очень скучным. В нем господствовала длинная, длинная, длинная скука. То и дело выпадало свободное время, потому что занятий на технике, в классах, на плацу было на удивление мало, словно настоящей целью лагерных сборов являлась не учеба, а погружение в армейскую среду. За месяц ничему новому все равно не научишься, а вот для того, чтобы пощупать, понюхать армию, попробовать ее на зуб, месяца достаточно. Хотя именно «пробовать на зуб» было особенно нечего. На солдатском пайке мы натурально голодали. Разговоры в курсантской курилке вращались вокруг еды: на обед, наверно, снова попадется одно сало, и на завтрак досталось одно сало, эх, сейчас бы шашлычку под пивко… Самыми мучительными были последние полчаса перед обедом. Они тянулись бесконечно.
Но вот, наконец, раздается зычный голос старшины:
– Взвод, выходи строиться на обед!
Да все уже вышли! Причем, давно! Это мы умеем – строиться на обед! Никого не надо подгонять!..
Обед занимал не больше десяти минут. Мясо не попадалось.
После обеда вновь ползло черепахой свободное время – время положенного по уставу отдыха. Три четверти нашего курсантского взвода проводили его в солдатской чайной, нейтрализуя молоком машинное масло, на котором готовился харч для нижних чинов.
Многих из нас картины армейской жизни привели в состояние шока. Одно дело попасть в казарму, под власть сержанта-сверхсрочника восемнадцатилетним деревенским парнем, другое – уже кое-что повидавшим, отесанным пятью курсами учебы, научившимся думать и анализировать студентом одного из лучших вузов страны, завтрашним образованным специалистом. Этот последний начинал неизбежно задаваться вопросами. Почему армия устроена именно так, а не иначе? Зачем насаждается здесь изнуряющая муштра, примитивная, непроходимо тупая и лживая партийно-политическая учеба? Для чего человека отучают думать, оболванивают, вытравливают, казалось бы, самое ценное – индивидуальность, творческие задатки? С какой целью «стригут всех под одну гребенку»? Как следует понимать тот факт, что люди, защищающие страну, не имеют паспортов граждан этой страны? Мало того, почему солдат бесправен, нищ, и, по сути, является рабом командира, от генерала до ефрейтора, в лучшем случае, рабочей скотиной?.. В моей голове теснились десятки вопросов. Кто мог на них ответить?..
