– Пошел! – приказал я тогда Айку.
Я еще договаривал это короткое слово, оно еще прыгало у меня на языке, а Айк уже несся вперед. Он двигался так резко, что ноги его сливались в пятно, и издали Айк походил на ожившую кляксу. На злую черную пулю, выпущенную из бесшумного духового ружья.
Я попытался его догнать.
Когда я прошел сорок шагов, он опережал меня уже на три корпуса, Айк, несмотря на внушительные размеры, совсем не был увальнем. Он был сильным и быстрым, гораздо сильнее и быстрее меня. Именно поэтому я и послал его первым.
Мы летели между яблонями, быстро, как только могли. Я даже не успевал дышать, вдыхал через раз. Взрыв-вдох, взрыв-выдох. Думать я тоже не успевал, да поздно уже было думать.
Через пятнадцать секунд выскочили на лужайку. Время замедлилось.
Ли приветливо воскликнула:
– Бакс! Айк! Сюда!
Мы не снизили скорость.
И она все поняла. Сразу, они ведь очень понятливые. Она выдвинулась вперед и присела. Ли испугалась и успела крикнуть:
– Бакс! Айк! Нельзя!
Айк шел первым. Мой расчет оказался точен. Айк обогнал меня на полторы секунды и прыгнул первым. Роза инстинктивно выставила вперед руку. Айк повис на ней и потащил гадину вправо.
Затем прыгнул я, и меня было уже не остановить. Быстрым движением глаз я увидел, как в обмороке оседает на траву Ли.
Потом я врезался в камень.
Скоро меня убьют. Скорее всего в конце этой недели. Если повезет, то на следующей. Убьют. Убьют, тут уж ничего не поделать. По-другому они поступить не могут, так уж у них принято. До последней минуты будут играть в гуманизм, тешить свое милосердие, делать вид, что решают.
А потом, конечно, прикончат.
Будут следить, чтобы я хорошо питался и спал положенное количество часов. Чтобы я получал все необходимые витамины, будут, как положено, капать их на корочку хлеба и издали, с опаской, забрасывать в мою клетку. Это чтобы у меня не случилось рахита. Гулять, правда, выпускать не осмелятся, я ведь опасен. Я чертовски опасен, даже несмотря на перелом лопатки. Кстати, они и его залечили. Вставили в кость стальной штырь для крепости. Так что я теперь здоров. Почти здоров – некоторая скованность в движениях все равно наблюдается, и я слегка хромаю. Это от пойнтеров.
Они меня вылечили. Зачем это им надо, не понимаю? Зачем меня лечить? Чтобы отправить на тот свет здоровеньким? Это даже обидно. Кругом полно больных и голодных, а лечат меня. Смертника. Вот так.
Гуманизм, милосердие – прекрасные штуки. На прошлой неделе приходил психолог с учениками. Светили мне фонариком в зрачки, издали, конечно, тесты какие-то проделывали. Заставляли веревочку в кольцо протаскивать, будто я обезьяна какая безмозглая. Так меня затрепали, что я не выдержал и рыкнул на них. Как следует. В бэддог стиле.
Пробрало.
Разом все отскочили от клетки, побледнели и сразу же давай чиркать в свои блокнотики: «немотивированная агрессия», «психопатические реакции», «крайняя степень опасности», «социопатия»… Правду, короче, писали. Фотографировали тоже, много и с удовольствием. А перед уходом психолог сказал этим своим ученикам, что, мол, несмотря ни на что, несмотря на все, что я натворил, со мной надобно поступить гуманно. Ибо тварь я бессловесная, живая машина, не ведал, что творил, одним словом, старая песня, инстинкты, рефлексы и никакой тебе души.
Ученики согласно закивали головами, умные такие, многие в очках. Тогда я решил немного развлечься – скучно ведь в клетке, – втянул посильнее воздух, как бы определяя, кто из них пахнет лучше, вкуснее и аппетитнее, задержал дыхание – чтобы глаза покраснели.
И облизнулся.
И психолог и его команда рванули так, что создали в двери небольшой затор. А один даже блокнот свой бесценный потерял. Удрали, оставив после себя в воздухе запах больницы. Спирт, лекарства, резиновая обувь. Хоть какое-то разнообразие. А то тут обычно все смертью пахнет.
Или еще вот приходили. Тоже на прошлой неделе. Две дамочки с фотоаппаратами. Не знаю уж, кто их пустил, обычно ко мне никого не пускают. Нельзя меня беспокоить, а то в ярость впаду. Дамочки угостили меня домашними сырными шариками и печеньем, а потом давай проливать надо мной слезы и причитать. Я не виноват, что я такое несчастное существо, жертва этого жестокого мира, неправильного устройства общества. Утешать меня давай, говорили, что уже начат сбор подписей за мое помилование, что меня непременно спасут и отправят на особый остров, где я буду жить счастливо и уже точно никого не прикончу. И фотографировали меня с разных сторон. И так и сяк.
Этих я не стал пугать, таких даже пугать бесполезно. Зоозащитники, хуже них только вегетарианцы, впрочем, первые часто еще и вторые. Взять бы их, и в палеолит на недельку…
Наверное, не подействовало бы, они неисправимы. Интересно, думал я, каким же надо быть полным придурком, чтобы подписаться под прошением о моем помиловании? Я бы сам себя никогда не помиловал.
Если бы, конечно, не знал всей правды. Но правду знаю только я. И еще… И всё.
Сбор подписей. Нет, идиоты. Этот мир катится в пропасть, и толкают его туда идиоты и гуманисты.
Я надеюсь, это будет газ. Мне хочется, чтобы это был газ. Я слышал по телевизору, что газ – это приятно и безболезненно. Раз, и все – сон в мятных объятиях тишины, покой. Раз – и ты уже на зеленом лугу, в краях, богатых дичью, в месте, где нет никого, кто был бы тебе неприятен. Газ или выстрел из револьвера. Наверное, в ухо, я видел, полицейский застрелил так Айка. И это тоже нормально. Во всяком случае, не больно. Тоже раз – и все.
Но на выстрел мне рассчитывать не приходится – эти умники в белых халатах наверняка собираются изучить мой мозг. Разрезать его, положить в спирт, поставить на полку, а потом показывать всем. Смотрите – это мозг того самого! Да-да, знаменитого… Впрочем, не буду забегать вперед. Лучше скажу, почему я все это тут рассказываю.
А рассказываю я все это потому, что мне совершенно нечего делать. Целыми днями я лежу на полу клетки, смотрю в стену. Иногда смотрю телевизор. Читаю что-нибудь в журналах. Этот тип, что за мной присматривает, ничего, кроме журналов, не читает. Ни разу не видел у него книжки. Его стол расположен достаточно близко от меня, и мне все прекрасно видно, хотя первое время было трудно привыкнуть читать вверх ногами.
Но с этим я справился.
Никто ко мне не приходит. Из тех, кого я бы хотел видеть. И последние дни я проведу в одиночестве.
Па от меня отказался, это показали по телевизору. Его спросили, почему я такой, а он понес что-то об ответственности и о просчетах в воспитании… А потом докатился до позорного – заявил, что у нашей бабки тоже постоянно случались всевозможные заскоки, но ему про это вовремя не сказали, так что он не виноват. А что касается меня, так я вообще… Племенной брак.
