– Однако, как же тут хорошо!
– Где же маман? Это всё та же Балтика. Маркизова лужа. Что в Питере, прости Господи, что здесь, в Финляндии. Один чёрт!
– Алекс, милый, я бы очень хотела попросить тебя, никогда при мне не упоминать этого ужасного зверя.
– Ах, как вы падки на забытые Богом места. Неужели вам здесь нравится! В глуши, вдали от столицы. Впрочем, сколько вас помню, всегда тянуло в деревню. Видимо дедушка больше отразился в вашем характере, чем бабушка Клара Александровна.
– Ах, мои мама с папой рано нас покинули. Впрочем, дед держал вас на руках в первые дни безмятежного существования на этой грешной земле.
– Позвольте мне не выслушивать уж в который раз всю эту милую, с вашей точки зрения историю.
– Ну, хорошо, хорошо. Отсидимся здесь пару месяцев, а, затем примем решение о дальнейшем приюте. Но, честное слово, не понимаю вашей неприязни к здешней природе. Ведь это так мило, когда дует ветер, и солнце в одно мгновение закрывается в небе облаками.
– Право, даже и не собираюсь оспаривать ваше мнение. Моё же знаете прекрасно. И стоило сидеть до последней минуты в революционном Петрограде, ради того, чтоб в итоге всё равно покинуть его. Слава Богу, по папиной настоятельной просьбе вы перевели ещё пару лет назад свой капитал в Швейцарский банк.
– Но, как же Рябиновка, и потом, квартиры в Киеве. и Санкт-Петербурге. Всё потеряно! – прикрыла глаза ладонью.
Сидела в вольтеровском кресле, что стояло у самого окна, в которое отчётливо виднелась часовая башня, бывшая колокольня старого кафедрального собора и соседний, маленький дворик без единого деревца, лишь с небольшими кустиками, вылезшими словно из-под цоколей старых зданий, замыкавших его в себе. Где-то высоко-высоко проплывали облака. Белые, всклокоченные, быстро уносимые северным ветром в сторону моря. Была осень.
– Здесь всё шло к этому. Но, право же, как мы были глупы, надеясь на лучшее. Оно, если и наступит теперь, только там, где нет большевиков, – подошёл к матери, но взгляд его был где-то далеко за окном. Со спины, фигурой напоминал Петра 1, каким изображали на тех картинах, кои говорили о его намерении построить на болотах этот проклятый город, что теперь так ненавидел Алекс.
– Впрочем, если ты так настаиваешь, мы можем продать эту квартиру и купить в Гельсингфорсе.
– Как же вы не понимаете, бежать нужно, как можно дальше от этой нечисти, отнявшей у нас практически всё. И, сами деньги тут не при чём. То, что большую часть удалось спасти не так важно, как то, что мы потеряли Родину!
– Ах бросьте! Бросьте Алекс! Ваша малая Родина Германия.
– Когда началась эта героическая, – сделал особый акцент на этом слове, – …война с Вильгельмом, тогда и следовало бежать из России.
– Но, наши корни утеряны. Ещё при Петре твой предок пришёл к нему на службу став морским офицером, дослужившись до высоких чинов и положения в обществе.
– Я присягал царю, и, кто бы мог подумать, что так всё сложится в этой бескрайней стране. И, сейчас, когда наш крейсер стоит на рейде в Гельсингфорсе, я всё ещё на службе у царя, который отрёкся от своего престола.
– Может Финляндия всё же обретёт независимость, став республикой, и ты останешься на флоте. И мы будем жить в этом тихом городке.
– Не думаю, что удастся спасти флот. Матросы бунтуют и мне нежелательно появляться на корабле, там полная анархия. Впрочем, пока ещё есть хоть малая надежда, буду оставаться рядом со своим крейсером. А, пока, надо сходить отметиться в местной комендатуре. Я ведь прямо с поезда к вам. Давно не виделись.
– С конца лета.
– Не звонил отец?
– Нет. О нём ничего не слышно.
– Не стоило ему ездить в Киев. По большому счёту, ничего страшного нет в том, что мы потеряли усадьбу.
– Но, квартира!? Не сумев продать в Санкт-Петербурге посчитал нужным продать её хоть за какие-то деньги в Киеве. Ведь там, на юге всё ещё на так страшно, как казалось тогда. И, потом, нами было условленно встретится здесь не позже конца декабря.
– Ещё две недели. Не будем терять надежды.
* * *
Поезда не то, чтоб не ходили вовсе. Скорее их невозможно было предугадать, разве, что если не поселившись на вокзале, чего не мог себе позволить, всё ещё веря в силу ассигнаций, распиравших его кошелёк. Сделка прошла успешно. Прочитал в газетах – немногие из ещё функционировавших банков выдавали наличные, переставая принимать вклады, готовясь к выводу из страны капиталов. Но, удалось положить в один из последних, ещё работающих банков большую часть суммы. Был уверен в том, что она не пропадёт бесследно будучи вывезена в Европейский филиал, так, как этот банк имея их в других странах, и, тем более в Швейцарии, шёл на риск, в надежде успеть вывести свои денежные хранилища из России.
Никто не мог поверить, что, сгорев в пожаре революции падёт северная столица, и, вскоре, оставшись без «головы» страна погрузится в безумие гражданской войны.
Всего одну ночь до Москвы. Там, переночевать у друзей и дальше в Петербург, Петроград, Питер. Как бы он ни назывался, теперь было уже совершенно всё равно.
Рябиновка встретила его полным развалом. Казалось бы, с той осени не бывали в своей деревне. Но, ставни мало где оставались на местах. Распахнутые створки окон, частично лишённые стёкол бились на ветру.
– Яков Карлович! Вы!? Ах Боже! – смешно, часто переставляя свои старческие ноги, шёл ему на встречу управляющий.
Откуда он взялся? Дом не подавая признаков жизни вовсе не обещал обнаружить в своих недрах хоть какой-то смысл. Но, он ещё оставался в нём. Не сожгли – осквернили своим присутствием.
Эти земли достались дальнему предку в далёком 1714 году, будучи пожалованы Петром I, после присвоения звания Барон. Любил приезжать сюда летом из Петербурга всей семьёй. Вот и сейчас ощущал некую грусть от того, что понимал; никогда больше не сможет сюда приехать. Словно расставался с доставшимся по наследству от отца имением. Но, слишком уж грустно прощание началось для него, словно Господь приучал ещё издалека к ужасу развала и запустения, что вскоре накроет страну одной большой волной.
– Демьян Елиазарович? – не скрывая своего удивления произнёс в ответ.
